На сопках Маньчжурии
Шрифт:
Батальон, а может быть и больше батальона, сгрудился под отвесной скалой, солдаты прибывали каждую минуту.
В них стреляли с обоих флангов. Было что-то непередаваемо ужасное в этом уничтожении людей.
Нужно было взобраться на скалу и обрушиться на русских сверху. На какую-то минуту Юдзо снова увидел солнце, небо, жаркое, безжалостное, но тем не менее прекрасное, прикрывавшее горы, голубовато-серебряные скалы и тонкую, как лезвие ножа, струю воды, сочившуюся по стене. На одну минуту он увидел Ясуи, сидевшего на корточках
Лейтенант Мацумура бил саблей по скале. Маэяма разговаривал с Яманаки. Трупы громоздились на трупы. Батальон таял с каждой минутой.
Юдзо оперся на саблю. По-видимому, сейчас смерть. Университет, освобождение страны из-под власти человеческих предрассудков, мечты и планы Кацуми, любовь!
Яманаки и Маэяма собирают солдат, идут к скале. Солдаты штыками колют, рубят, тешут камень. Ступени!
Сколько русских в ущелье? Полк? Бригада? Дивизия? Какой бешеный огонь!
Яманаки ранен в глаз. Маэяма перевязал ему рану, капитан продолжает командовать. Голоса его, впрочем, не слышно в несмолкаемом грохоте пальбы. Убит Мацумура! Маэяма стоит около него на коленях. Ясуи на плече тащит огромный камень. Что происходит на остальных участках боя?
3-й батальон, решивший ворваться в ущелье с фронта, понес огромные потери и отступил.
14
Логунов и Волкобой приняли на себя удар 4-го полка дивизии Ниси. Позиция была отличная. Вход в ущелье был так узок, что даже под натиском превосходных сил рота чувствовала себя спокойно.
Но не чувствовал себя спокойно Логунов, знавший, что патроны на исходе. И не добыть их нигде, ни в батальоне, ни в дивизии: ведь эшелон вместо боеприпасов привез иконки!
Логунов обошел ущелье… длинное, больше полуверсты. В конце — пологий распадок, по нему можно уйти в горы. Быстро созрел план: при входе оставить заслон, передать ему остаток патронов. Под прикрытием заслона роте и охотникам отступить.
Заслон, конечно, ляжет костьми.
Волкобой соскочил со скалы, откуда он наблюдал за внешним миром. По его мнению, положение у Свистунова было неплохое: гвардия сделала еще одну попытку атаковать и снова была брошена наземь.
Логунов высказал капитану свои соображения.
— Вариант умный, — согласился Волкобой. Лоб у него был покат, нос велик, он в самом деле походил на волка.
— С заслоном остаюсь я, господин капитан, — сказал Логунов. — Оставить здесь младшего офицера Аджимамудова невозможно, вас — тем более: основная воинская часть здесь моя. Я не могу допустить, чтоб вы умирали за мою роту. К тому же вы — капитан.
Волкобой взглянул на него. Поручик был прав. Они поцеловались в губы, как братья.
— Вызывать охотников я не буду, — продолжал Логунов. — Я знаю — вызовутся все. И назначать не буду. Назначать на смерть? Кого? Лучших, худших? Вот, капитан, список, отметьте крестиками двадцать
Волкобой взял список, глаза его скользили по незнакомым фамилиям, останавливались, рука ставила крестик.
Логунов вызвал Аджимамудова и отдал распоряжение. Потом подтянул шарф и оправил шашку. Намочил в ручье платок и вытер лицо и руки.
Подумал о матери, об отце, Тане, Свистунове, Неведомском, о всех этих дорогих людях, как-то вместе и мгновенно. И совсем отдельно — о Нине.
Русский остров, ее белое платье… когда она входила в первый и в последний раз в жизни к нему, в его комнату…
Перед ним стоял Корж.
— Ваше благородие, я останусь.
— Тс! — поднял руку Логунов. — Я никого не назначил, и я не могу менять назначение.
Рота построилась в походную колонну. Аджимамудов махнул шашкой. Строй колыхнулся. Мелькнули Емельянов, Хвостов, еще несколько так хорошо знакомых лиц.
Логунов широким шагом направился к гарнизону ущелья.
— На нас лежит важная задача, — сказал он. — Патронов мало, надо бить наверняка. После того как отойдут наши, мы отступим сами.
Патронов хватило на полчаса. Когда осталось по патрону на винтовку, отошли от входа, и японцы сейчас же ворвались в ущелье. Они увидели неправдоподобную картину: небольшую группу солдат во главе с высоким офицером, медленно отступавшую в глубь ущелья.
Маэяма был первый, который устремился к этой горстке. Дружный залп отбросил японцев.
Тогда японцы открыли огонь.
До распадка дошло четверо русских. Они стояли спиной к стене и отбивались. Ни один не пытался уйти. Они стояли как каменные, со своими тяжелыми ружьями и тонкими штыками. Они были в крови, и винтовки их были в крови.
Полтора десятка японцев лежало у их ног.
Наконец из четырех остался один — офицер. Израненный, он опустил руку, шашка выпала, звякнула о камни. С поднятым штыком на него бросился Ясуи.
Вдруг сильный удар сабли отразил его штык.
Перед ним вырос сам Юдзо.
— Назад! — крикнул Юдзо. — На колени! Это — герой!
15
Что происходило на других участках боя, Свистунов не знал. Но он знал, что сейчас, когда японские атаки отбиты, когда враг лежит перед высоткой, надо ударить на него всеми силами.
Послал в дивизию, одного за другим, трех ординарцев. Из его донесений мог быть только один вывод: немедленное наступление всеми силами! Победа будет. Если победа будет здесь, она будет и в других местах. Победа — как пожар, который распространяется мгновенно.
Сигнальщики переговаривались с Новицким. Новицкий сообщал, что он с трудом удерживает полк от контратаки.
Но вверху молчали. Свистунову стало ясно: тактика боя осталась прежняя — стоять и ожидать противника.
Хрулев, грязный, запыленный, сидел на камне перед Свистуновым, крутил пшеничные усы и приговаривал: