На сопках Маньчжурии
Шрифт:
В комнатах «собрания» под образами и царскими портретами посетители играли в шашки, домино, читали газеты. Все здесь было пронизано чувством ожидания важных событий и готовностью добиваться правды.
За Невской заставой не было отдела «собрания», и Михаил ходил на сторону. Дважды он слышал самого батюшку, и что-то в Гапоне напомнило ему раннее детство, Верхнее Змиево, отца Быстрова…
Катя купила гинторовку и поставила рядом с постелью сестры. Начались по ночам длинные разговоры, засыпали уже под утро.
Ожидая приезда Грифцова и
На Невском Катя увидела неожиданных для Петербурга людей: каких-то нечиновных, не важных, одетых небогато, но которые сейчас казались хозяевами улицы. Они бодро покрикивали, поднимаясь на конки, и, если случалось кого-нибудь на тротуаре толкнуть, не просили извинения. И шагали они как-то широко, свободно, как люди, которые не хотели стесняться. Приезжие из других городов? Или, быть может, жители окраин, которые раньше не показывались в центре?
«Наверное, наверное…» — думала Катя и смотрела на них с удовольствием.
А на набережных по-прежнему проносились коляски; пунцовые, синие, голубые, розовые сетки колыхались на крупах лошадей. И такие же цвета были присвоены кушакам кучеров и тульям кучерских шапок. Люди, катавшиеся в экипажах, хотели казаться выше волнений, происходивших в городе и стране. Деланно равнодушно скользили они взглядами друг по другу, по Неве, где сновали ялики, дымили катера и белые пароходы возвращались из странствия по Ладоге. Никто из них, даже рассеянно, не останавливал взгляда на тротуаре, где шагала Катя Малинина.
И очень хорошо. Катя очень довольна, что вы не замечаете ее. Скоро приедет товарищ Антон… Антон…
Только одно смущало Катю. Правда, отец и мать ни словом не намекали ей, но жизнь с каждым днем дорожала, жить было трудно, а дочь окончила гимназию, и раз не замужем, то разве не следует ей поискать какого-нибудь места? Выросла, выучилась и повисла на шее у родителей!
Наталья угадала мысли дочери:
— Не печалься об этом. Кусок хлеба мал, да поделимся. Ученый ты человек, еще добьешься своего.
— Мама, я буду добиваться всеми силами своего, — сказала Катя, целуя мать, — и, наверное, очень скоро…
— Ну, раз скоро, так чего лучше!
2
В последнее время Маша жила какой-то двойственной жизнью.
Сергей женился!
Иногда она понимала, почему он женился, иногда нет.
Польстился на черные глазки и розовые щечки? Просто взял да разлюбил? Да не может этого быть!.. Что ж ты наделал, Сережа?
К жене Сергея она испытывала чувство, которое вначале никак не хотела назвать. Казалось, не нравится ей Полина, как может не нравиться любой человек,
Но однажды утром умывалась она под рукомойником. Долго вытирала суровым полотенцем шею и плечи, долго, прищурившись, смотрела за окно на светлое легонькое облачко, улетавшее на север, и созналась себе: она ненавидит Полину. За что? А ни за что!
Ой, верно ли, что ни за что?
Стало страшно. Поняла: ревнует. Как допустила она себя до такого чувства? Ей ревновать к какой-то Полинке? Ну, выбрал, ну, женился — твое дело, Сергей. Казалось, без труда справится она с недостойным чувством.
И головой как будто справилась, все поняла, объяснила, пристыдила себя, а на деле получилось не так. Вдруг исчезали ясные правильные мысли, она вспоминала, что Сергей женат, и ее охватывало томительное чувство, которое подчас отпускало только тогда, когда Сергей входил в комнату, садился за стол и мать наливала ему чай, а иногда наливала и сама Маша.
3
Михаила все более и более беспокоило то, что происходило на заводе.
На прошлой неделе Ваулин распорядился работать в воскресенье. Обычно рабочие подчинялись и работали. А на этот раз отказались, вышли из цехов, все четыре тысячи! Вышли и грозно направились к проходной.
И не только проходную — ворота перед ними распахнули настежь!
Сторож Федотов бледен был как полотно!
«Христос приходил просветить и не просветил», — думал Михаил, испытывая возмущение и недовольство, каких не испытывал никогда. Раньше он решал: нужно смиряться. Но в последнее время его все меньше и меньше удовлетворяло смирение.
«От правды разве можно отступиться, — думал он, прислушиваясь к словам старшей дочери. — Ведь спросится: правду видел? Видел. И что же, постоял за нее? Нет, господи, предал».
Много годов прожито, много наработано. — сотни котлов прошли через руки Михаила. Одни из них на паровозах, другие на миноносцах, третьи на крейсерах. Бегают по стране, плавают по морям. Есть чем погордиться человеку: содеянное им — хорошо. А ведь за это не уважают, — за доносы, за сплетни уважают!
Но не права и Маша, свое что-то хочет она доказать, а здесь доказывать нечего, — надо, чтоб обо всем узнал царь.
Ненавидит она царя и священников. Будто все зло оттого, что есть на земле царь и священники! Сумасшедшая голова, хотя и говорит складно!
В воскресенье Малинины отправились всей семьей в клуб «собрания».
Наталья надела свое старенькое, но еще приличное платье, серый шерстяной платок накинула на плечи. Поехали на паровичке, потом пересели на конку.
В гапоновском клубе были не только рабочие, но и жены рабочих. Это Наталье понравилось. Приезжий хор хорошо пел духовные песни, на гармошке тоже хорошо играл господин в черной суконной поддевке и лакированных сапожках. Всякие у него были гармошки, от очень больших до таких, что две в ладони уместишь. Кто же такой? Говорят, Петр Невский!