На сопках Маньчжурии
Шрифт:
Юдзо поднялся в храм и, подойдя тем же ровным шагом к свидетелям, поклонился тем семи, которые стояли справа, и тем семи, которые стояли слева. Все это были знакомые офицеры, с ними он совершал походы, с ними встречался ежедневно. Но сейчас они больше не были его сослуживцами.
Потом так же медленно подошел к алтарю, дважды распростерся перед ним и сел на ту часть возвышения, которую покрывала красная шерстяная ткань.
Он сел, и сейчас же командир батальона майор Васуи вышел из рядов семи, стоявших по правую сторону, и поставил перед Юдзо черный столик.
Юдзо принял его обеими руками и положил перед собой.
Больше он не вставал. Сидя, он обратился к присутствующим с речью. Он говорил о своем преступлении. Голос его слегка дрожал. Маэяма уловил в нем горечь и печаль, но не было в нем ничего, что напоминало бы страх. О чем печалился Юдзо? О своем проступке или о том, что люди темны и несправедливы друг к другу?.. Да, он оставил роту на попечении младшего офицера. Конечно, если б он, Юдзо, был убит в бою, он тоже должен был бы оставить роту на попечении младшего, но ведь он был жив… За это преступление он лишит себя жизни и просит всех присутствующих быть тому свидетелями.
Он снял мундир и рубашку и обнажил тело ниже пояса. И опять все его движения не были поспешны, но не были и замедленны. Точно человек не спешил уходить, но вместе с тем решил и не задерживаться.
Как только он положил сзади себя рубашку, он сейчас же правой рукой взял вакасатси. Только секунду держал он его в вытянутой руке, не сводя глаз с лезвия, и, глубоко вздохнув, вонзил его себе в левую часть живота, провел вправо и, повернув в ране, так же неторопливо провел до ребер.
Маэяма сидел по правую сторону осужденного. Когда Юдзо вынул кинжал из раны и слегка подался вперед, он быстро вскочил и взмахнул саблей…
Голова Юдзо точно оборвалась. Она упала рядом с его коленями, — а тело еще продолжало держаться, и шипела кровь, выбегая из рассеченных артерий.
Шестая часть
НЕВСКАЯ ЗАСТАВА
Первая глава
1
Катя возвращалась в Петербург, ее фронтовая жизнь неожиданно закончилась: Маша письмом вызвала ее домой. В Питере Антон!..
Ездила проститься с дядей, сидели они с ним на песчаном откосе небольшой сопочки, под соснами, такими же, как в России, говорили обо всем, и прежде всего — о войне. Конечно, поражение горько и обидно, но поражение ослабит самодержавие, а может быть, приведет его и к катастрофе. Хвостов намекнул, что работа здесь, в армии, будет большая, но если Маша зовет в Питер, то это значит, что вызывает Катю Антон Егорович. Больше некому. Ехать надо, ради пустяков не будет вызывать.
— Дядя Яша, мы непременно свидимся, и скоро! — Катя с тревогой смотрела в родное лицо.
— Свидимся, Катюша, помирать не собираюсь…
Села в двуколку, и конек быстро понес ее по каменистой дороге.
… Поезд шел медленно. Подолгу стоял на разъездах, пропуская мимо себя составы с пушками, подводами, кухнями, санитарными фурами, эшелоны с солдатами. Солдаты выглядывали из окон вагонов, сидели в дверях, свесив ноги, белые их рубахи превратились от пыли в сизо-серые.
В поезде, в котором ехала Катя, на станциях, куда она выходила, часто разговаривали о позорном отступлении Куропаткина. Имя командующего, еще недавно уважаемое, теперь упоминалось с озлоблением и насмешкой.
И столько же, если не больше, говорили про тревожные события в стране.
Уже в Харбине услышала Катя рассказы очевидцев о волнениях среди запасных, о крестьянских бунтах, о забастовках на фабриках и заводах.
Пассажиры, садившиеся на поезд на промежуточных станциях, сейчас же заводили разговор с соседями:
— Откуда едете? Ну, как у вас? Тоже неспокойно?..
— Да, господа, Россия пришла в движение, и ее ничто не остановит.
— Черт с ним, с вашим движением! — бурчал кто-нибудь.
На одной из станций, недалеко от Новониколаевска, поезд задержали надолго. Подошел воинский эшелон. На фронт двигался кадровый полк, как все полки пополненный запасными. Офицеры отправились в буфет.
Катя тоже пила в буфете чай. Зал для пассажиров первого и второго классов: мраморные столики, венские стулья, искусственные пальмы.
Офицеры пили водку и закусывали. Некоторые уже поглядывали на миловидную сестру милосердия, собираясь завязать с ней знакомство. Чтобы избежать этого, Катя торопилась со своим чаем, но тут в дверях ресторана остановились два солдата, огляделись, пошептались и направились к стойке.
Когда они проходили мимо штабс-капитана, тот побагровел и поднялся:
— Куда, мерзавцы?
Солдаты остановились. Молодой и пожилой.
— Ваше благородие, мы не мерзавцы, мы русские солдаты.
Они смотрели строго и спокойно, они нисколько не испугались окрика. Это взорвало штабс-капитана.
— Человек! Вывести их отсюда!
— Выхади, милай, выхади… — зачастили официанты, приближаясь к нежеланным гостям и провожая их до порога.
— Каковы мерзавцы! — кричал штабс-капитан. — Видят, что здесь господа офицеры, а прут. Хамье! Распустили их!..
Он совал в рот куски колбасы и снова возмущался на весь ресторан.
Катя первая обратила внимание на толпу солдат на перроне. Толпа все росла, раздавались призывающие голоса. За столиками притихли. Штабс-капитан стоял, схватившись руками за спинку стула.
Еще минута, и — точно буря — сотни людей ворвались в зал. Мраморные столики падали и дробились, сапоги топтали пальмы, звенели, крошась, бутылки и посуда в буфете.
Офицеры спасались через окна и заднюю дверь. Катя стояла за шкафом. Ее глаза блестели, она кричала что-то ободряющее, она была счастлива: проснулось чувство собственного достоинства в русском человеке!