На сопках Маньчжурии
Шрифт:
Она поняла его и перестала улыбаться.
Хэй-ки прошел к воротам. Сторож Ляо дежурил у ворот… Старое, морщинистое лицо с седыми усами, опущенными книзу, Хэй-ки помнил еще не таким старым, — тогда в солнечные дни Ляо не носил ватной куртки.
— Чжан Синь-фу сегодня печален, — сообщил старик. — Говорят, в его ляоянском доме снова неблагополучно. Японцы? — Старик произнес это слово полувопросительно и почмокал губами.
До вечера Хэй-ки ждал на дворе разносчика, и ему уже стало казаться, что предприятие Ван Дуна окончилось неудачей.
Бабушка
Разносчик стоял посреди двора у своих корзин.
Лавки уже закрывались, торгующие на лотках, на циновках, на земле сворачивали свою торговлю.
Харчевня против тюрьмы тоже закрывалась, но разносчик и Хэй-ки проникли через заднюю дверь.
В углу, за столом, курил солдат.
— Вы служите в батальоне дзянь-дзюня? — спросил Хэй-ки, когда они обменялись условными словами и знаками. — Решение союза таково, что вы должны помочь бежать Якову Ли.
Они стали обсуждать различные способы побега… Даже если многих подкупить, Яков Ли уйдет из тюрьмы только при одном условии: вместо него в тюрьме должен оказаться другой, И этого другого казнят. Потому что дзянь-дзюнь лично заинтересован в смерти Якова Ли. Он сам приказал, он сам и спросит.
— Другой — но кто?
— Это решит Ли Шу-лин, — сказал солдат.
— Ли Шу-лин далеко!
— Надо торопиться, надо торопиться!
Рикша отвез Хэй-ки домой. Отец по-прежнему отсутствовал — уехал, по словам Чжана, в другой город. У Чжана в Ляояне японцы увели двух дочерей. Мрачный и злой, он сказал, что никаких денег у него нет, всё у господина. Ушел, шаркая по камням туфлями, прикрикнув на Ляо, который плохо, по его мнению, караулил.
Хэй-ки заглянул к Ши Куэн. Было около восьми часов, женщина могла уже спать, но она сидела за столиком и при свече читала рассказы.
С потолка к пологу кровати спускалась деревянная коробка с ночными цветами, легкий аромат струился по комнате. Ширма с серебряными аистами, изумрудными соснами и лазурным болотом среди камышей отгораживала часть комнаты.
— Я, как бандит, прихожу к вам ночью, когда вы думаете уже о постели, и, как бандит, за деньгами. У меня мелькнула мысль: нет ли у вас денег? Ведь дядя…
— У меня есть деньги!
Свеча потрескивала, ток воздуха, проходивший в дверную щель, колебал огонек, блики света скользили по ширме, и казалось, аист шевелит крыльями.
Хэй-ки ждал, что женщина спросит: «Зачем вам деньги?» Но она не спросила.
Рано утром, еще до восхода солнца, Хэй-ки с мешочком даянов отправился в деревню к Ли Шу-лину. Упряжка арбы — лошадь, корова и мул — подвигалась шажком. Он поехал бы на велосипеде, но деревня была в горах, и велосипед там не годился.
14
Хвостов рассказал Логунову о том, что произошло в Мукдене с Емельяновым и Яковом Ли.
Логунов задумался. Пошел
— Что я могу сделать? — хмуро спросил Свистунов. — Я теперь командир роты, да еще, как говорится, опальный. Сообщить в разведку? Но дзянь-дзюнь едва ли будет долго ждать. У них свои счеты. Жаль Яшу.
— Но ведь отца его ты спас!
— Иные времена были. Теперь, насколько я знаю, Куропаткин боится вмешиваться в китайские дела. За границей, братец, сейчас завопят!
Логунов вернулся к себе. В палатке горел масляный фонарь. Логунов вызвал Емельянова и, слушая его подробный рассказ про совещание крестьян в деревне Сунь Я, думал: «Как это замечательно: люди поднимаются везде — в России, в Китае. А ведь мало кто знает, что в Китае большая, сложная, тысячелетняя культура. Что официально мы, русские, принесли сюда? Концессии на Ялу, предприятия по рецепту графа Витте и попытки ввести чистоту на улицах и дворах? Наши военные власти приказывали свозить нечистоты за город и не превращать любое место города в отхожее. Это хорошо, это гигиенично, но, ничего не объясняя китайцам и идя вразрез с их обычаями, могло представляться даже насилием. Правда, неофициально мы проявили некоторые начала гуманности: вот Свистунов спас старика Ивана. Но как это мало… И вот мы видим — крестьяне восстают против угнетателей. Яков Ли, Ван Дун… Вот она, китайская жизнь, та, которая нам неведома. Две подземные реки, русская и китайская, встречаются в своем могучем стремлении.
… Как же должен отнестись русский революционер (впервые Логунов подумал о себе этим словом) к тому, что завтра китайский губернатор казнит смертью китайского революционера?»
— Ну, иди, Емельянов, — сказал Хвостов, точно он был старшим в палатке.
После ухода Емельянова Логунов сказал:
— Я, Хвостов, решил сделать что можно. Если капитан меня отпустит, завтра попробую… за свой страх и риск.
Свистунов отпустил.
Утром Логунов и Хвостов поскакали в Мукден.
15
Мукден начинал жить с восходом солнца. Распахивались ворота, входили и выходили караваны, в торговую часть направлялись повозки.
Стража стояла у дворца дзянь-дзюня. Оранжевые передники и мягкие туфли никак не сочетались с винтовками. У губернатора только что окончилось заседание, на улицу выносили в суконных паланкинах чиновников, выезжали двухколесные фудутунки с высокими верхами.
В первом же дворе Логунов остановил чиновника и потребовал переводчика.
— Переводчик, переводчик! — повторял чиновник, поправляя на голове черную шелковую шапочку с белым костяным шариком.
Переводчика ждали долго. Прошагал китайский офицер с казачьей шашкой на боку, просители подходили к дверям и кланялись им. Пронесли голубой шелковый паланкин, через откинутые занавески глядел морщинистый старец. Наконец показался переводчик, человек неопределенных лет, с мягкой улыбкой. Услышав желание русского офицера немедленно видеть дзянь-дзюня, он перестал улыбаться и исчез в соседнем дворе.