На сопках Маньчжурии
Шрифт:
Емельянов завернулся в шинель и лег. Звезд было неисчислимое количество, они точно плавали над холмом. И звезды эти как-то подкрепляли слова Хвостова. Раньше Емельянову казалось, если Валевский отступится от его Дубков, то можно будет и помириться со своей жизнью. А теперь он видел все настолько, широко, что Дубки ему уже не принесли бы счастья.
— Слышь, Хвостов, — сказал он, — а я бы тоже их, твоих жандармов, не забоялся. А ну их к чертовой матери!
Хвостов закурил, затянулся и сказал:
—
13
Хэй-ки после помощи, оказанной арендаторам Аджентая, чувствовал себя отлично. Среди багажа, привезенного им из Японии, был велосипед. Погода стояла сухая, Хэй-ки вскакивал на велосипед и мчался за город. Встречные китайцы смотрели на него с удивлением, им казалось невероятным: нечто несется на двух колесах по дороге, и это нечто оседлано человеком!
— Эй, хочешь попробовать? — обращался Хэй-ки к какому-нибудь парню, разинувшему рот, соскакивал и сажал его на машину.
— Ну что, понимаешь? — спрашивал он спустя десять минут. — Ну то-то же…
В деревнях у него были встречи и беседы. Помещики нанимали бандитов для охраны своих земель от возмущенных арендаторов. Конечно, владельцы понимали, что арендная плата немыслимо велика, но жадность не позволяла пойти на уступки. Члены союза «Вечная справедливость» собирались за деревней, где-нибудь в пустынной долине, вооруженные саблями и ножами, чаще топорами и мотыгами. Ружей было мало. На ружья смотрели с завистью. Военное обучение проходили как умели.
— Ружья тоже будут, — говорил Хэй-ки местному старшему, — передайте всем: первая забота партии кемин и тайных союзов — оружие!
После совещания «братьев» в Мукдене Хэй-ки ездил по провинции целую неделю, вернулся домой и не успел еще помыться с дороги, как к нему подошел разносчик овощей, опустил на землю корзины, проговорил пароль и сделал условный жест пальцами.
— Якова Ли везут на казнь!
Вытер грязной тряпкой потное лицо, поднял на плечо длинное коромысло и пошел по улице тряским быстрым шагом.
Отца не было дома. Ши Куэн сидела на пороге своей комнаты и читала рассказы Ляо Чжао.
Она внимательно посмотрела на молодого человека, на его темное пыльное лицо.
— Нет, нет, я его не видела уже и вчера. По-видимому, уехал по делам.
Хэй-ки выбежал на улицу, вскочил в колясочку, и рикша устремился вперед.
Что теперь можно сделать? Даже денег нет под руками. Но чему помогут теперь деньги!
— Вот они! — крикнул рикша, догоняя процессию.
Хэй-ки прыгнул на мостовую, вмешался в толпу.
Среди зевак он разглядел многих членов союза.
Руки Якова Ли были скручены за спиной, ноги вогнаны в колодки; лошадь, медленно шагая, влекла его к смерти.
Хэй-ки,
Он уже был близко, крик «Я-ша» уже готов был сорваться с его губ, но в это время огромный русский солдат вошел в толпу, как слон входит в реку. Вокруг телеги стало пусто. Все дальнейшее произошло стремительно: стража дзянь-дзюня бежала, Яша стоял на земле, что-то говорил, с ним говорили русские, ему подносили пиво. Сердце Хэй-ки колотилось так, как не колотилось никогда.
И вдруг появился русский офицер, китайские солдаты снова схватили Якова, повалили, поволокли.
Телега направилась в обратную сторону — к тюрьме. Хэй-ки шел сзади. Когда Якова вводили в ворота тюрьмы, им удалось обменяться взглядами. Потом Хэй-ки обошел стены, они были толстые, с башнями на углах. У ворот расхаживали часовые.
На обратном пути Хэй-ки встретил Ван Дуна. В синей куртке, распахнутой на голой груди, с подбритым лбом и тонкой косой до пояса, Ван шагал, опустив голову.
Шли вместе и молчали.
Недалеко от дома Цзенов чернела обширная лужа. Грузные свиньи бродили по вязкой земле.
Ван Дун остановился около лужи и сказал:
— Они побоялись казнить сегодня. В числе стражи есть члены союза. Вам, уполномоченному, надо с ними переговорить.
— Устройте мне с ними встречу, — быстро сказал Хэй-ки.
Отец все еще отсутствовал, — это было плохо, потому что могли потребоваться деньги.
Хэй-ки зашел к бабушке. Старуха лежала на канах, около нее стояла лампочка, ларец с опиумом и валялась старинная трубка. Бабушка только что проснулась и была в сквернейшем настроении — фаине, которое всегда бывает у курильщиков опиума после опиумного сна.
— У меня сбережений нет, — сказала она. — А зачем тебе деньги? Ты тоже начал курить? В молодых годах не стоит, вот поживешь… Жизнь, впрочем, ничего не стоит…
Она закрыла глаза. Ее обрюзгшее лицо отобразило величайшую скуку.
— Вы очень сумрачны, — сказала Ши Куэн, когда Хэй-ки проходил мимо.
На женщине были широкие голубые штаны, широкий красный кушак перепоясывал талию, плечи прикрывала золотистая шелковая кофта. Ши Куэн сидела на пороге, тут же лежала книжка и на подносике сладкий пирог.
— Вы сегодня, я вижу, и не обедали, съешьте хоть сладкого.
Пирог был из жирного крутого теста, начиненный мандариновым вареньем.
— В самом деле, — сказал Хэй-ки, присаживаясь около блюда.
Он посмотрел в глаза женщины, полные спокойного света, на легкую улыбку, раздвинувшую губы, на вязанье в ее руках и сказал:
— Я понимаю дядю, когда, побыв с вами, он шел писать стихи.
Сказал серьезно, без улыбки, как сказал бы, взглянув на хорошую картину: вот хорошая картина!