На сопках Маньчжурии
Шрифт:
— А в самом деле, объедем гурт, — вон дорога пошла в сторону.
Дорога вилась между полями, к холму, а оттуда поворачивала к городу.
— Дал бы я тебе по шее! — крикнул Жилин, вскакивая в повозку, Лошади пошли к холму рысью.
— Скоро наступление, — сказал Куртеев, — мясо заготавливают. Один унтер рассказывал мне, в интендантском работает, что каждый солдат будет получать по фунту мяса в день.
— Погниет у них мясо, — сказал Котеленец.
—
— Ну если не погниет, то все равно устроят так, что нашему брату не достанется. На это они мастаки.
Дорога взбиралась на холм. Гаолян и чумизу уже убирали. Емельянов особенно интересовался гаоляном. Гаолян был здесь в два человеческих роста. Китайцы убирали его так: подсекали отдельно каждый стебель, потом отрезали колос и связывали в пучки листья.
«Ничего у них в хозяйстве не пропадает, — думал Емельянов, — правильные работяги».
Дорога, взобравшись на холм, пробежала мимо кирпичных храмиков, едва достигавших человеку до пояса, и повернула к тракту. С этой стороны под Мукденом скучилась китайская беднота. Фанзы плотно примыкали к фанзам; дворики были крошечные; земляные стены, размытые дождями, поросли сорной травой. Китаянки сидели у очагов, запах прогорклого бобового масла стлался над улицей. Здесь не было ни свиней, ни кур, голые дети сновали по переулкам, туфельщики ютились под стенами; среди тряпья, курток и халатов возвышались на ящиках портные, портные нищих, несмотря на нищету свою и своих клиентов, имевшие учеников. Гончарники, жестянщики — все работали на вольном воздухе.
Повозка с трудом пробиралась по грязным неровным улицам, то переезжая по груде тряпок, то задевая осью за стену.
— Тут народ еще беднее, чем в Сенцах, — усмехнулся Емельянов.
— Ат китайцы! — пренебрежительно заметил Куртеев.
— Ты, Куртеев, не говори…
— Нет, уж ты с ними не суйся. Китаец есть китаец. Живет, занимает землю. Что, без них нельзя было бы прожить?
— Без всех можно прожить, — пробурчал Емельянов и подумал: «А уж без тебя было бы куда как хорошо».
Харчевня, длинная фанза, выходившая боком на улицу, стояла недалеко от городской стены.
За небольшими столиками в глубине помещения расположилось десять солдат. Высокий солдат разливал из жбана черное пиво.
— А мы сядем здесь, поближе к двери, — заметил Куртеев, — все-таки ветерок. Только, чур, Жилин, выпьем по малости — и за дело.
— Какое тут дело, господин фельдфебель, — блеющим от удовольствия голосом проговорил Жилин. — Часок уж во всяком случае…
Хозяин
Водка имела непривычный привкус, сводила скулы, но была крепка, и Емельянов, с удовольствием ощутивший, как она делает свое дело, сказал Жилину:
— А водка ничего, берет свое.
У Жилина, давно не пившего, выступил на лбу пот, глаза стали маленькими и тусклыми. Котеленец исправно ел и пил, после каждой чашечки вытирая голову рукавом рубашки.
Емельянов крякнул, выпил вторую чашечку, в голове стало пусто и легко.
Куртеев ел ложкой пельмени и рассказывал Жилину:
— А городок поганый, хуже Мукдена, ей-богу. И вот Мосичев ходил каждый вечер к ней… Как начальник уедет в карты играть, он к ней…
— Выпей еще, Куртеев!
— Что ж, Жилин, последнюю выпью, больше ни-ни.
Жилин засмеялся и показал пальцем на Емельянова:
— А Емеля скис; о своем, слухая тебя, думает.
— Оставь, — мрачно сказал Емельянов, — о своем я думаю, да не об том!
— О чем же?
— О всеобщем, брат.
— Ну, понес! — Котеленец вытащил из кармана карты.
— Много ты понимаешь, что говоришь: «Понес!»
— Побольше тебя!
— А ну, расскажи!
— Пей еще, Куртеев!
— Нет, Жилин, еще допьемся…
— А отчего бы, Куртеев, и не допиться? Скоро ведь новый бой.
— Что правда, то правда… налей последнюю.
— А ну, расскажи, что ты знаешь побольше моего? — спросил Емельянов, кладя руку на плечо Котеленца.
— Возьми руку, мне неспособно… Кто со мной играет?
— Сыграем, что ли, — отозвался Куртеев.
— Я не буду, — сказал Емельянов. — В карты у нас только цыганы играют.
Котеленец быстро и ловко сдал карты, сгреб свои пятерней.
— С ним играть! — засмеялся Жилин, бросая карты на стол. — Смотри, какие подбросил!
— Я подбросил? Карта сама легла!
— Сама такая не ляжет. Денег, брат, у тебя водится побольше моих, а когда ты меня угощал?
— Ну, это ты оставь, — проговорил Куртеев, — это другой разговор. Не угощал потому, что жила! Картежник завсегда жила… Картежник — это не солдат, душа у него щучья. Мошну набивает.
— Будете, что ли, играть?
— Заново сдавай!
Котеленец сдал снова.
Прежде чем пойти, игроки высоко поднимали руку с картой и со страшной силой, точно желая расшибить стол, били по карте противника.
— Нет, врешь! — кричал Жилин. — Это я уж прошу прощения!