На сопках Маньчжурии
Шрифт:
17
Леонтий встретил внука на вокзале в Раздольном. Поезд подходил медленно, и Леонтий еще издали рассмотрел в дверях теплушки молодого солдата. Сходен не было. Корж выкинул свой сундучок, мешок и потом прыгнул наземь сам.
Вот он, родной дом. Родные сопки, покрытые кленами, дубами, черемухой. Тропа, по которой столько раз с дедом, отцом и Седанкой хожено на охоту в самую глубь Сихотэ-Алиня! Воздух здесь какой! Всю Маньчжурию прошел, а воздуха такого, как у нас, в наших раздольях, нет!
Но некогда было
— Донат Зимников тоже во Владивостоке. Прибыл! — сказал Леонтий.
Приехав в город, Корж попал в знакомую обстановку солдатских волнений. Гибель флота, отступление армии, потеря по мирному договору русской земли — Южного Сахалина, казнокрадство в частях гарнизона, с чем комендант крепости генерал-лейтенант Казбек не считал нужным бороться, наконец революционные события в России — все это наполняло сердца солдат желанием действовать, бороться, отстаивать свою правду.
Собрание солдат, матросов и революционно настроенных горожан происходило в цирке Боровикса у подножия Тигровой сопки.
Толпа матросов и солдат запрудила весь квартал. Корж отправился кружным путем по скалам и благополучно спустился к боковому ходу, где и встретился с Донатом Зимниковым.
Донат был уже в курсе всех дел местной организации.
— Нас, большевиков, мало! Меньшевиков, анархистов и эсеров — достаточно! Таковы, братец, дела.
Через маленькую дверь они проникли в служебное помещение.
Места, арена — все шумело, бурлило. Действительно, казалось, океан роптал и шумел за тонкими стенками. Говорили ораторы, сначала их слушали, потом прерывали, голоса гудели, то и дело пронзаемые молниями выкриков.
В кабинетике владельца цирка Зотик Яковлевич спорил с группой, меньшевиков, которые возражали против предварительного составления каких-либо предложений и требований.
— Движение стихийно, сами митингующие стихийно выдвинут свои требования!
Слушая спор, Корж и Донат присели за шкафик и вынули по листку бумаги. Писали, зачеркивали, снова писали, наконец Корж сказал:
— Товарищи, вот что мы предложим митингу!
«Первое: послать делегацию к коменданту крепости и потребовать разрешения солдатам и матросам посещать митинги.
Второе: улучшить пищу, дать новое обмундирование, увеличить жалованье рядовому и унтер-офицерскому составу.
Третье: поднять оплату труда солдат, которых привлекают на разные работы».
Меньшевики закричали, заспорили, однако Зотик Яковлевич одобрительно кивнул головой, и Корж с Донатом выбрались на арену. Спокойно, но настойчиво подняли руки. Их спокойные лица подействовали — водворилась тишина.
Слушали их с напряженным вниманием.
Алексей Иванович тоже вернулся во Владивосток. Беспорядки во Владивостоке принимали, с его точки зрения, все более опасный характер.
В любом городе России можно было рассчитывать на защиту штыка, бунт
Отцы города, заседавшие в управе, русские коммерсанты и иностранцы равно были растерянны и не знали, что предпринять.
Местная газетка Ремезова «Владивосток» разжигала пожар. Дико было подумать, что еще вчера Алексей Иванович сам косвенно содействовал изданию подобной же газетки.
Он разыскал Зотика Яковлевича и, хотя у того не было ни секунды свободного времени, привез его к себе, поставил на стол несколько бутылок вина, налил сразу несколько рюмок и приступил к допросу:
— Что будет, Зотик Яковлевич, и чем все кончится?
Зотик Яковлевич пригубил рюмку:
— Ведь вы противник самодержавия?
— Истинный и непримиримый!
— Так в чем же дело?
— Как в чем же дело? А солдатский бунт?
— Мы бунтов не готовим, Алексей Иванович.
— Вы напрасно обиделись. Моя мысль заключается в том, что самодержавие нужно свергать в Питере. Здесь, Зотик Яковлевич, кого мы будем свергать? Во Владивостоке нет ни царя, ни наместника. Коменданта крепости будем свергать или какого-нибудь полковника Ширинского?
— Строй, строй! Самодержавный строй! Да вы не пугайтесь, Алексей Иванович, русский человек даже, и с оружием в руках останется русским.
Зотик Яковлевич уехал. Так ни до чего и не договорились. Извозчичья пролетка покатила его по Светланке к Обществу народных чтений, где заседали революционный комитет и Всероссийский союз союзов.
Алексей Иванович прошелся по комнатам. Это были комнаты, которые некогда своими руками прибирала и сохраняла Марфа. Странно, непотухающая тяга его к Марфе сейчас потускнела. Алексей Иванович с удивлением отметил, что ему сейчас совсем неважно, была у него Марфа или не была, осталась она с ним или ушла к Занадворову.
Все в эти дни как бы потеряло ценность, ибо лежало у самого кратера вулкана, готового загрохотать и извергнуть огненную лаву.
Сидеть дома было бессмысленно. Алексей Иванович выехал в город. Погода была ясная, теплая; в другое время можно было бы понаслаждаться неясностью поздней осени, по сейчас Алексей Иванович, как и все, не замечал красот природы. По Алеутской и Светланке, по тротуарам и мостовым, шло множество солдат и ни одного офицера! Носились слухи, что будут громить офицерское собрание и здание военно-окружного суда. Извозчик шагом пробирался среди пешеходов.
Магазины были закрыты.
Алексей Иванович повернул к коменданту города. У дома Казбека дежурили казаки.
Хорунжий подозрительно осмотрел Алексея Ивановича, но, когда тот назвался, пропустил его в переднюю.
В передней сидели вестовые.
— Доложите его превосходительству, что его хочет видеть Алексей Иванович Попов.
В переднюю вышел адъютант и грубо спросил:
— По какому делу? По делу, касающемуся всех? И не лезьте, Георгий Николаевич не примет вас, некогда ему! Сам все решит.