На суровом склоне
Шрифт:
Теперь, слушая рассказ Бабушкина о его юности, о том, какой переворот в душе заводского парня произвела первая революционная листовка, о первых конспиративных встречах и уроках жизни, Богатыренко невольно сравнивал чужую судьбу со своей.
Молодость Андрея Харитоновича прошла вдали от большой дороги пролетарского движения. О Ленине он узнал уже как об известном революционере.
Но Бабушкин рассказывал о нем просто как о «нашем пропагандисте», о человеке, который приходил к питерским рабочим, запросто садился за некрашеный стол и делился мыслями со своими слушателями. И перед Богатыренко вырастал другой,
— За границей я встречал Плеханова, слушал его, — говорил Иван Васильевич. — Так, понимаете, в его присутствии чувствуешь себя ничтожеством, он подавляет тебя своей эрудицией, этаким великолепным равнодушием к мнению собеседника. А у Ленина тоже и эрудиция, и блеск ораторский, и логика несокрушимая: и вместе с тем все время чуткое внимание к тебе. Он не принижает, нет! Напротив, подымает тебя.
Бабушкин сидел, по своему обыкновению аккуратно одетый, подтянутый, поглаживая светло-русую голову. Серо-голубые глаза его задумчиво смотрели в окно, как будто там, в морозном мареве, вставали перед ним пасмурные лондонские дни, проведенные с Лениным.
…На империале омнибуса немного людей в эти сентябрьские дни. По гудрону пробегают черные, блестящие кебы, скачут на холеных лошадях всадники в смешных маленьких шапочках с длинными козырьками. Омнибус бежит мимо роскошных особняков. Его отражение на миг возникает в зеркальных, глубоких до синевы окнах, мерцающих среди вьющихся растений, до самой крыши одевших стены. Мимо нарядных парков с подстриженными кронами деревьев. Мимо убогих лачуг рабочего пригорода. Бледнолицые дети машут ручонками вслед омнибусу. И снова вересковые поля, песчаные холмы. И над ними — серое грязное небо.
Вот и конец самого дешевого, за шесть пенсов, рейса. С холма виден Лондон, окутанный туманом и дымами фабричных труб. Свежо. Владимир Ильич поднимает воротник пальто.
— А у нас в России еще бабье лето, последние теплые дни. Начало сентября, — говорит он.
Владимир Ильич любит эти поездки по окрестностям, любит, затерявшись в толпе, бродить по улицам предместья, заходить в крошечные читальные залы, где у стоек с газетами можно встретить все типы лондонцев.
Бабушкину нравилась свобода, с которой обменивались мнениями посетители низких дымных баров. Его поразила самая удивительная в мире политическая ярмарка Гайд-парка, где ораторы различных направлений зазывали прохожих жестами и возгласами рыночных торговцев. Оглушала и ослепляла крикливая реклама различных обществ, яркие плакаты, шумные возгласы. И вдруг все покрывали исступленные призывы спасать свои души, и под заунывное пение псалмов в аллею вступал отряд «Армии спасения»: женщины в черных платьях и черных соломенных шляпах корзиночками, с лентами, завязанными у подбородка, и мужчины, похожие на гробовщиков среднего достатка.
Вместе с Лениным Бабушкин посещал пригородные театры, где в тесном зальце сидели молодые рабочие со своими подругами, или вдруг они оказывались в маленьком зоологическом саду, и Владимир Ильич заразительно смеялся, наблюдая проделки обезьян.
Владимир Ильич одним объемным словом отмечает контрасты Лондона. «Две нации», — повторяет он, углубляясь в нищенские кварталы Уайт-Чепля.
И оттого, что рядом был Ленин, с его пристальным взглядом, с умной иронией и доброжелательностью к простым людям
…Поезд шел медленно. За разговорами незаметно прошел зимний день. К вечеру ударил сильный мороз. Ночью остановились у закрытого семафора, не доезжая Мысовой.
Блинчик снова побежал на станцию.
Прошло уже минут двадцать. Он не возвращался. Семафор оставался закрытым, несмотря на гудки паровоза.
Какое-то беспокойство вдруг овладело Богатыренко.
— Пойду посмотрю, в чем там дело, почему не пропускают, — сказал он.
Едва дверь вагона закрылась за ним, мороз обдал его всего колючим дыханием. «Больше сорока будет», — определил Богатыренко.
Впереди плеядой перебегающих с места на место огоньков светилась Мысовая. Видимо, станция принимала поезд, какая-то суета угадывалась в этой игре огней, и вдруг их коротенький поезд у закрытого семафора показался Богатыренко одиноким, беспомощным, затерянным в знойкой мгле.
Андрей Харитонович поднял воротник и быстро зашагал к станции. Все-таки странно, что Блинчик не вернулся: моторный хлопец, враз сбегал бы.
Он прошел уже порядочно и остановился, вглядываясь в тьму, не заметит ли Блинчика, бегущего навстречу. Увидел что-то темное, двигающееся прямо на него. Сначала показалось, что это дрезина, и Богатыренко сошел с пути на тропу.
Теперь уже, далеко слышные в морозном воздухе, донеслись звуки: скрип шагов многих людей по балласту и тихий звон шпор.
Андрей Харитонович что было сил побежал обратно: мгновенно возникшее ощущение неотвратимой беды гнало его. Он бежал по тропке, не думая о том, что черное пальто на снегу делает его заметным.
Слитный шум шагов слышался уже совсем близко. Андрей Харитонович зашел в тень щитов, поставленных вдоль колеи от заносов. По путям двигались беглым шагом солдаты. Сбоку шли два офицера, придерживая шашки.
Укрываясь за щитами, Богатыренко побежал дальше, но здесь линия щитов обрывалась. Он не мог выйти на открытое место, не став мишенью.
Да и было уже поздно. Он видел, как солдаты, рассыпавшись цепью, окружили поезд.
Тогда Андрей Харитонович переложил пистолет в левую руку и, опираясь на правую, пополз к поезду, в ту сторону, где слышны были редкие одиночные выстрелы.
Он не знал еще, что сделает, он только хотел в эту минуту быть вместе со своими.
Паровоз был уже совсем близко от него, Богатыренко выпрямился и, подняв пистолет, рванулся вперед. Кто-то навалился на него сзади. Богатыренко успел выстрелить через плечо, и руки, схватившие его, ослабели.
Андрей Харитонович застыл на месте: из вагона выводили Бабушкина. Солдаты окружили его, и только один миг было видно его лицо. Оно было спокойно и полно достоинства.
Еще на что-то надеясь, не веря в катастрофу, Богатыренко бросился бежать обратно к станции.
Его заметили, кто-то гнался за ним, стреляя на бегу. Он обернулся, припал на колено и выпустил всю обойму в преследователей.
Продолжая бежать, Богатыренко едва не сбил с ног стоявшего на путях офицера. Тот схватился за кобуру. Использовав минутную заминку, Богатыренко нырнул под порожний вагон. Он пересек пути и скатился с другой стороны насыпи, сильно оцарапав лицо о кусты.