На суровом склоне
Шрифт:
Все поезда останавливались у входного семафора и оцеплялись на тот случай, если поезд, несмотря на закрытый семафор, попытается прорваться. Пассажиров не выпускали из вагонов. Офицеры проверяли документы и обыскивали подозрительных.
Ильицкий всегда чувствовал мучительную неловкость при этих операциях, особенно с женщинами.
На станции Зима поручик, войдя в купе второго класса, увидел красивую, хорошо одетую даму. Она, улыбаясь, протянула Ильицкому свой вид на жительство: Надежда Семеновна Кочкина.
—
Женщина ответила с той же естественной и приятной улыбкой:
— Я преподавала изящное рукоделие дочери генерал-губернатора Холщевникова.
— Как выглядит дочь генерал-губернатора? — спросил Ильицкий.
Уж очень странно было себе представить по-монашески скромную Ольгу Холщевникову рядом с этой яркой, ослепительно красивой женщиной.
Дама засмеялась, раскрыла ридикюль и протянула поручику фотографию Ольги Холщевниковой. Через весь угол открытки шла аккуратная надпись: «Любимой учительнице от Оли».
Ильицкий, не в силах противиться настойчивому, сковывающему взгляду Кочкиной, поднял на нее глаза. Она смотрела на него весело, просто. Но он медлил. Не то чтобы женщина вызывала подозрения, но что-то тут было не так.
— Это ваши вещи? — спросил поручик, чтобы что-нибудь сказать.
— Да. — Дама с готовностью приподнялась и выжидательно посмотрела на поручика, полагая, что он прикажет нижнему чину достать ее чемоданы с багажной полки.
Но поручик не сделал этого.
Выходя из вагона, он столкнулся с Дурново.
— Ты слышал? — спросил тот. — В первом вагоне задержали двух агитаторов. Были сведения, что они везут литературу, но при них ничего не оказалось.
Ильицкий и Дурново постояли вместе на насыпи. Поезд двинулся. Офицеры смотрели, как пробегают мимо вагоны. Ильицкий поискал глазами «свою» даму, но она не подошла к окну.
Он вскоре забыл о ней. Вовлеченный в работу страшной машины, Ильицкий уже не чувствовал себя в стороне, но все происходящее воспринимал через какую-то дымку, как в тяжелом сне, когда хочешь и не можешь проснуться.
Хотя ему претило общение с Марцинковским, Ильицкий уже не уклонялся от бесед с ним: чиновник знал о противнике больше, чем другие. Это привлекало к нему Сергея.
Несколько раз Марцинковский приносил измятые, грязные листки прокламаций, обнаруженные у солдат поезда барона. Сергей читал и прежде революционные листки. Категоричность их стиля отталкивала его больше самого содержания.
Сейчас его поражали даты: листовки были выпущены за три-четыре дня до их обнаружения. Преступную работу вели, не прекращая и не отступая перед надвигающимся поездом карателей.
— Солдаты сами отдали? — спросил поручик о листовках.
— Не совсем, — Марцинковский чиркнул спичкой и поднес ее к листку, — да наши солдатушки никогда их
Ильицкому хотелось оборвать фамильярную болтовню чиновника, но неожиданная мысль остановила его:
— Что же, и среди офицеров, скажете, есть… — спросил он с вызовом.
— А почему же и нет? — и Марцинковский зевнул, притворно, как показалось поручику.
Вся кровь бросилась Ильицкому в лицо. Чтобы не ударить Марцинковского, он вышел из купе, расстегнул мундир, приник к холодному стеклу лбом.
За окном уходила назад облитая лунным светом степь. Черная тень поезда бежала по ней, пятная сияющую белизну снега.
В самом поезде Меллер-Закомельского схватили агитатора-солдата.
По словам офицеров, допрашивавших его, это был немолодой, сильный человек с самой заурядной внешностью. Документы при нем оказались на имя запасного Глеба Сорокина.
На все вопросы он отвечал, что никакой агитации среди солдат поезда не вел, а заходил к ним «за табачком».
Между тем на следствии четыре солдата показали, что арестованный уговаривал их не стрелять в забастовщиков.
В салоне оживленно обсуждали это дело, и молодой офицер Бреве напыщенно воскликнул:
— Неужели этот плебей мог распропагандировать наших кексгольмцев?
Барон непривычно строго ответил:
— На этот вопрос может ответить только он один.
Все поняли, что агитатора будут пытать.
Марцинковский вернулся в купе после полуночи, долго укладывался, сопя и вздыхая.
— Ничего не сказал, мерзавец! — проворчал он.
— Опасный пропагандист? — спросил с любопытством поручик.
— Без когтей и барс подобен ягненку. Вы не видели его? Взгляните, — посоветовал Марцинковский.
Сам не зная зачем, Ильицкий прошел по вагонам в «холодильник», как называли неотапливаемый арестантский вагон. Конвоир вагона, маленький разбитной казачишка с бельмом на глазу, сказал, что арестант только что помер.
— А где же тело? — удивился поручик.
— Под откос кинули, ваше благородие, — бойко ответил казак.
Почему-то очень ясно Ильицкому представился обезображенный труп в припорошенном снегом кустарнике. Мгновенное видение это сразу же заслонилось образом краснощекого солдата…