На суровом склоне
Шрифт:
«Глеб Сорокин! Из Несвижского полка! — неожиданно связалось в памяти поручика. — Нет, нет, не он, ну конечно же не он!» — успокоительно повторял про себя Ильицкий, но заклинание не действовало. Что-то тяжелое, неизбывное навалилось на Ильицкого и не давало свободно вздохнуть.
Все еще не было сведений о местопребывании Ренненкампфа. «И куда бы ему деться? Генерал, да еще с хвостом поездов, — не иголка же в стоге сена!» — острил Меллер.
У Меллер-Закомельского редко повторяли салонные остроты о «плетке-двухвостке» и о «щипцах»: имелось в виду, что экспедиции генералов представляют собой две створки щипцов, которые, соединяясь, должны
Прибыв в Иркутск, Меллер сообщил в Москву Палицыну, что утром собирается занять станцию Байкал и будет перехватывать бегущих из Читы мятежников, а также очищать все попутные станции.
На первой же станции после Иркутска схватили двух «комитетчиков»: они отстреливались и, выпустив все патроны, отбивались кулаками. Оба были дюжие, проворные, норовили сбить с ног нападавших.
Когда все с ними было покончено, Ильицкий заметил у себя на руке, выше кисти, глубокую царапину.
«Ногтями…» — с отвращением подумал он. Поездной врач прижег царапину йодом, ни о чем не спросив и не глядя в лицо поручику.
Совершенно разбитый, Ильицкий вошел в свое купе. Марцинковский лежал на диване и читал книгу о буддизме.
— Да бросьте вы эту дрянь! — с досадой сказал Ильицкий, отстегивая кобуру.
Первоначальное раздражение оттого, что он оказался впряженным в одну колесницу с этим человеком, то утихало, то разгоралось в нем.
— Э, нет, батенька. Тут прямо-таки про нас написано. Вот: «Личность — комбинация случайного столкновения сил…»
— Сами вы комбинация… из трех пальцев! — злобно сказал Ильицкий.
— Чего вы так расстроились? Ну, хватил вас когтями какой-то пролетарий! — миролюбиво начал Марцинковский; он уже, конечно, разглядел царапину. — Да, разумеется, вы мечтали: при развернутом знамени марш-марш вперед, на бунтовщиков! Как же, едете подавлять! — продолжал Ромуальд.
— А по-вашему, что мы делаем?
— Не по-моему, не по-вашему, а по цареву велению — караем, а не подавляем, искореняем, а не пресекаем. Разыскиваем, выдираем из щелей и вешаем — вот как это называется! Вы, поручик, слишком чувствительны. Я тут прочел… — Ромуальд опять взялся за книжку: — «Есть три основы людских пороков: невежество, эмблема его — курица; похоть, эмблема — свинья; и гнев, эмблема — змея»… Насчет змеи мне пока непонятно. Но вот слушайте, какая мысль! «Эмблема чувств — пустой дом, без хозяина его занимают воры. Наши чувства — воры, они отвлекают наш дух от самососредоточения. Хозяин дома — наш дух, сосредоточенный на самом себе». Здорово, а? И вот картинка…
Марцинковский протянул Сергею книгу с гнусным рисунком: страшное лицо не то человека, не то дракона, откинутое назад, на лбу три глаза, на голове венец из человеческих черепов.
— Это бог Сидха, — деловито объяснил Ромуальд и вдруг захохотал. — А ведь он на барона похож, ей-богу! Сергей Львович, верно, похож?
Он схватил Ильицкого за колено своими странными пальцами. Сергей с отвращением откинул его руку:
— Послушайте, вы с ума сошли или пьяны?!
Он отталкивал чиновника с его мерзкой книжкой, но тот снова тянулся к нему. Черные кольца его волос касались лица поручика. Они уже почти боролись.
Сильный стук в дверь купе отрезвил их. Адъютант барона удивленно посмотрел на их разгоряченные лица:
— Генерал приглашает всех в салон — любоваться! Сейчас будет Байкал.
У широких окон вагона-салона
Барон сделал знак вошедшим подойти ближе и смотреть вместе с ним.
Он стоял у окна в свободной позе, и что-то необычное — Ильицкий подумал, даже сентиментальное, — было в выражении его лица. Странно, что от этого оно казалось старше.
На горизонте отчетливо рисовались снежные вершины хребта Хамар-Дабан. По одну сторону пути разворачивалось величественное зрелище серебряной ледяной Ангары, по другую — отвесные скалы вплотную подходили к линии. Только по тому, что солнце почти не проникало сюда, можно было судить, как высоко они поднимаются.
— Подъезжаем к Байкалу, — ласково и значительно проговорил барон.
Стоявший сзади Марцинковский готовно подхватил:
— А кажется, вчера только из Москвы. Прошедшее всегда представляется близким и тесным, а будущее — далеким и просторным.
Барон смешливо сощурился: чиновник-философ развлекал его.
«А ведь это верно», — мельком подумал Ильицкий и тотчас вытащил из памяти на проверку какое-то солнечное утро. Дача под Москвой, покойный отец и Холщевников, оба еще капитаны, с удочками — на берегу, и он сам, Сережа, Сержик, стоит по самый живот в воде… И Оленька Холщевникова, стоя в лодке, зовет его. Сколько же это лет назад?..
И вдруг поручик понял, что там было неправильно, с этой дамой в поезде! На фотографии дамы Ольга была изображена не менее чем десять лет назад. Ему показалось, что даже платье ее было ему знакомо! Да, конечно, карточка давняя, может быть, и подарена давно. «Да черт с ней, в конце концов!» — отмахнулся Ильицкий.
Но память услужливо возвращала его к той минуте: два чемодана на багажной сетке, и голос Мишеля повторил явственно: «…были сведения, что везут литературу».
— Байкал, — сказал барон, протянув вперед свою дряблую, вялую руку.
Далеко впереди льдисто сверкнула глубокая чаша Байкала.
Барон так весь день и простоял у окна, любовался видом. Не оборачиваясь, выслушивал рапорты, отдавал приказания.
На каком-то полустанке схватили гимназисточку лет шестнадцати: говорили, что она переписывала приказы бунтовщиков.
— Ну, дура, малолетняя ведь еще, — ласково, разнеженный красотами природы, сказал барон и добавил небрежно: — Выпороть. Публично. Пятнадцати шомполов хватит.
Ночью поезд с обычными предосторожностями подошел к Мысовой.
Последовал приказ:
«Штабной поезд поставить на запасный путь и закрыть на замки стрелки, выставив около них посты».
Меллер вызвал шифровальщика и продиктовал:
«На станцию Маньчжурия вслед генералу Ренненкампфу. Сижу на станции Мысовой. Телеграфируйте, нужна ли моя поддержка для взятия Читы. Если не получу от вас телеграфного ответа, двинусь на Читу.
«Начальнику генерального штаба Палицыну. Доехал до ст. Мысовой. От Ренненкампфа сведений нет. На Забайкальской дороге на ст. Байкал кончается влияние ж. д. начальства. До Мысовой заметно влияние стачечного комитета. Далее уже безусловно все в руках революционеров до Сретенска, Маньчжурии и Харбина. Движения на восток, кроме немногих пассажирских поездов, совсем нет. Необходимы энергичные меры на Сибирской дороге.