На светлой стороне
Шрифт:
Настя, сидя напротив, внимательно наблюдала за пузырьками, поднимавшимися от спирали на поверхность воды, которая закипела очень быстро, так как Натыкин использовал киловаттный кипятильник.
К чаю у Антона нашлась только пачка печенья «Юбилейное».
– Откуда же мне было знать, что вы придёте в гости.
– А я как раз очень люблю печенье, – протянула она руку к тарелочке с угощением. – Особенно фабрики Эйнем.
Натыкин вопросительно посмотрел на неё.
– Это в Москве, – пояснила Настя. – На Берсеньевской набережной.
– А, – догадался
Настя откусила кусочек печенья и отпила из кружки, на которой красовалась надпись «Boss».
Натыкин, конечно, любовался ею, но не смел и думать ни о каких других отношениях, кроме дружеских. Впрочем, в дружбу с женщиной он тоже не верил. Да ещё и женщина была… неземная, что ли…
А Настя, словно бы ощутив смятённость его чувств, спросила напрямую:
– Я вам совсем не интересна как молодая женщина?
– Очень интересны. Но вряд ли я могу рассчитывать на взаимность… По разным причинам… Значит, отношения наши обречены быть нейтральными с уклоном в дружелюбие.
– Вы так думаете? Мне нравится ваша прямота. Иногда вы грубоваты… А подчас вообще бываете хамом! Как бы нелепо это ни звучало, но мне за этим видится смелый человек! А такие люди мне импонируют с юных лет! Судите сами: мой отец – генерал, воевал ещё корнетом на Балканах, мой брат подпоручиком сражался с японцами. Правда, мой муж был из штатских…
– Муж? – изумился Натыкин.
– Муж, – подтвердила Настя. – Я успела побывать замужем. И даже овдоветь… Никанор Дмитрич был в летах, но достойнейший человек – тайный советник и прочее. Что вы удивляетесь? В наше время брак молоденькой девушки с солидным мужчиной был не редкостью.
– Настя, я этому нисколько не удивляюсь! В наше время такой брак тоже не редкость! Но фамилия! Почему вы под девичьей фамилией?!
– Вовсе нет. Просто Никанор Дмитрич – очень дальний наш родственник, потому и однофамилец… Но вы меня уводите в сторону. Я вот всё думаю, что мне дальше делать? Не завтра, не послезавтра, а вообще. Мне двадцать два года… было.
– И есть, – уточнил Антон.
– Я, по сути, ещё не жила. Вышла только замуж, через год овдовела, а потом – всё… Теперь мне выпал второй шанс. Как всякая женщина, я хочу семью, детей… И боюсь. Боюсь, что меня опять не станет – по словам Фёдора Леонидыча это вполне возможно. Я же как бы не совсем земная женщина (Натыкин вздрогнул: раньше ему на ум пришло это же слово!). Да и возможно ли рисковать благополучием близких?!
– Кажется, вы всё усложняете. Берите пример с вашего брата. Он в том же положении, что и вы, однако это не останавливает его. Я имею ввиду их отношения с Жанной.
– Вот именно: «их»… Это и Жаннин выбор. А для неё положение Николая – не тайна. Теперь представьте мужчину, который полюбил бы меня… Как ему, да хоть кому-то ещё, открыться, что я из позапрошлого века?
– Да, – шутливо покачал головой Натыкин. – Если рассматривать тех, кто посвящён в вашу тайну, выбор у вас невелик. Иванцов и Ениколопов женаты, остаются Козличенко и я.
– Разумеется,
Но смех её вскоре утих, застыл полуулыбкой на разомкнутых губах, а глаза снова почернели, хоть было достаточно света, и перламутрово замерцали. Антон, как завороженный, смотрел в эту темень, где скользили изумрудные спинки жуков, и не смог остановиться, даже когда от окраины взгляда поступил в сознание сигнал: «она сидит нагая»… «Это зрительный обман!» – решил мозг и попытался расфокусировать взгляд, но безуспешно. Расплывчато, но продолжилось то же видение: округлые плечи, налитые овалы грудей, красные пятна сосков. Оставалось последнее средство: закрыть глаза…
Когда Антон поднял веки, Настя предстала пред ним одетая, светлоглазая. Во взгляде её он обнаружил интерес, который не показался ему заурядным любопытством («что это с ним?»). Это был интерес познания, спокойное, вдумчивое изучение…
Однако вскоре он решил, что ничего необычного в её поведении нет, а представшая прежде картина всего навсего ему померещилась.
Настя как ни в чём не бывало положила оставшийся кусочек печенья в рот и, сделав последний глоток из кружки, сказала:
– Чай у вас очень вкусный. Наверно оттого, что вы используете кипятильник.
Натыкин посмотрел на тёмно-янтарную банку, в которой плавала заварка.
– Ещё? Сейчас нацедим…
– Нет, спасибо, поздно уже. Я пойду.
– Не могу же я вас одну отпустить… И боевой пост тоже не могу бросить. Оставайтесь… А брату можно позвонить.
– Вас не станет ругать Даниил Викторович?
– Да что вы, в самом деле!
– Останусь, – улыбнулась Настя. – Только не беспокойтесь, я спать всё равно не хочу. Позвольте мне побродить по комнатам…
– Понимаю… Конечно! Но, если устанете, в вашем распоряжении этот шикарный диван. А я вот в этом кресле прекрасно высплюсь.
– Спасибо вам, – наплыл её, как тёплая волна, взгляд.
Сердце у Натыкина сладко заныло. «Ещё, к чёрту, влюблюсь!.. Оно мне надо?» – опасливо подумал он.
Под утро Настя склонилась над ним, и он почувствовал поцелуй – припавшую к губам плоть, упругую и сочную, как помятый цвет, – а глаза различили только опущенные ресницы да прядку волос.
Но это был, конечно, сон.
Разбуженный побелевшим светом из окна, Антон увидел пустой диван, и ему вдруг стало нестерпимо жаль Настиного ухода, который он к тому же и проспал.
10
Наконец, всё было готово для того, чтобы Савойский приступил к работе.
Во избежание каких-либо сомнений в авторстве будущего полотна следовало, конечно, обратиться к тематике, присущей Савойскому. Но Орест Сергеевич решил почему-то изобразить несвойственную его творчеству жанровую сцену. К счастью, его – мастера портрета и пейзажа, – удалось-таки склонить к написанию последнего, который, как известно, почти всегда находится вне рамок исторических эпох.
Живописец творил удивительно быстро, и вскоре была закончена картина «В ожидании».