На участке неспокойно
Шрифт:
— Я к вам, можно сказать, со всем сердцем, устал без вас жить, а вы нос воротите от меня, значит, — говорил Анатолий обиженно. — Нехорошо это, Иван Никифорович. Вспомните, как мы с вами пили, бывало. Катя нам огурчиков соленых приносила или помидорчиков. Умеет она это, во-от. Вы еще всегда хвалили ее. Говорили, что лучше ее никого на свете нет. Меня тоже хвалили… Хвалили, значит, или нет?
— Что было, то сплыло, — равнодушно сказал Иван Никифорович.
— Нет, не сплыло, во-от. Вы должны помочь мне, — настаивал Анатолий. — Иначе я пойду в горком партии.
— Чего
— Как чего? Правду пойду искать.
— Пропил ты свою правду.
— Не я один ее пропивал. Вы со мной пили.
— Подлец ты, Анатолий, — вяло отозвался Иван Никифорович. Он, хотя и вступил в разговор, но по-прежнему жил своими мыслями. Не хотелось ему спорить. Устал от вечной тревоги за дочь.
— Может быть, и подлец, — усмехнулся Анатолий. — Я не один такой. Все люди сделаны из одного теста. Ваша дочь, думаете, святая?
— Ты, дерьмо собачье! — резко повернулся к зятю Иван Никифорович. От его прежнего усталого вида не осталось и следа. — Говори, да не заговаривайся. Катерину не трогай. Не про тебя ока.
— Для кого же? — храбрился Анатолий.
— Не про тебя! — упрямо повторил Иван Никифорович.
<— Посмотрим, значит.
— Нечего смотреть. Все ясно без смотрения.
— Вам, может быть, ясно. Мне не ясно.
— Уезжай отсюда, — опять устало отозвался Иван Никифорович.
— Мне неплохо и здесь.
— Уезжай, — повторил еще раз Иван Никифорович.
— Не-ет, значит, дудки!
Вошла Катя. Она не удивилась, увидев дома Анатолия. Он иногда приходил — то утром, то днем, то поздно вечером, когда она возвращалась с дежурства, пытался заговорить с ней, но Катя закрывалась в кабинете или спальне. Он еще сидел некоторое время, перебрасываясь односложными фразами с Иваном Никифоровичем, потом уходил.
— Опять заявился? — не поздоровавшись, спросила Катя.
— Здравствуй, во-от, — приподнялся он.
— Выпил?
— Немного.
— Что нужно?
— Соскучился.
— Мириться пришел, — уточнил Иван Никифорович. — Без тебя, видишь ли, жить не может. На пропитание деньги нужны. Работать не хочется: не той кости человек.
— Мириться? — недобро усмехнулась Катя. Она посмотрела в глаза Анатолию. — Уходи!
— Другого нашла? — сделал шаг вперед Анатолий.
— Нашла.
— Хор-рошо!
— Не грози: не боюсь!
— Конечно, — все сильнее расходился Анатолий, — чего тебе бояться! За тебя милиция! Видел как-то его… — Стиснув зубы, он вышел в коридор, оделся и открыл дверь — К черту!
— Все? — спросил отец.
— Кажется, — устало ответила Катя. Она молча уткнулась лицом в грудь Ивана Никифоровича и невольно повторила слова Степана Хабарова: «С прошлым — все».
АБДУРАХМАНОВ ПУТАЕТ КАРТЫ
1.
Сергей удивленно замер. Из квартиры Лазиза Шаикрамова слышались веселые звонкие голоса. Такого не было в этом небольшом двухквартирном домике с тех пор, как умерла жена Лазиза,
В лесу родилась елочка,
В лесу она росла…
«Может, к Ойгуль пришли гости? — подумал Сергей. — Или Лазиз загулял? У него сегодня, кажется, выходной».
Он постучал в дверь. Голоса не умолкли. Наоборот, в это время раздался новый взрыв смеха.
Сергей потоптался еще некоторое время и, решительно открыв дверь, встретился с улыбающимся Лазизом.
— Ты выпил? — подозрительно посмотрел Сергей на друга.
— Выпил, старик, выпил! Сегодня я пьян, как сапожник; Это от счастья, Серега. Ты знаешь, кто у меня?
— Скажешь — узнаю.
— Шазия!
Да, это была Шазия. Та самая Шазия, которую Лазиз несколько месяцев назад отпустил, даже не пожурив ее за «нарушение общественного порядка» в автобусе. Какие только чудеса не- встречаются на белом свете! Нет, не зря Лазиз так много рассказывал о ней.
— Что же ты стоишь? — засмеялся Лазиз, тараща на Сергея свои по-детски доверчивые глаза. — Знакомься. Это моя Шазия.
Он так и сказал: «Моя Шазия».
. — Вижу, вижу, — наконец, пришел в себя Сергей. — Здравствуйте, Шазия… Сергей Голиков.
— Здравствуйте, Сергей Борисович, — протянула девушка руку. — Вон вы, оказывается, какой.
Какой? — заинтересовался Сергей.
— Молодой.
Лазиз тотчас встал между ними:
— Все! Все!
— Почему я должен быть старым? — отстранил Сер «гей друга.
— Мне сказал Лазиз, что вам уже что-то около пятидесяти, — призналась Шазия.
— Ну, если вы будете верить всему, что говорит Лазиз, то вы и себя не узнаете, — серьезно сказал Сергей, нарочно не замечая каких-то знаков Лазиза, которые он делал, отойдя за Шазию. — Он иногда любит белое называть черным. Это у него неплохо получается.
— Ой, правда? — захлопала Шазия в ладоши. — Вы просто выручили меня, Сергей Борисович… Что? — обернулась она к Лазизу. — Получил? Я тебе говорила, что ты преувеличиваешь все? Говорила?.. Смотрите, ему, наверно, стыдно. Слова не может выговорить. Смотрите, смотрите, Сергей Борисович! Вот мы разоблачили его! — захлопала она снова в ладоши, смеясь так заразительно, что Сергей невольно позавидовал Лазизу.
— Ничего мне не стыдно, — заулыбался Шаикрамов.
— Нет, стыдно! — упрямо повторила девушка. — Я знаю тебя, не отказывайся. Скажите, Сергей Борисович, стыдно ему или нет?
— Стыдно, — заразился Сергей весельем Шазии.
— Вот, видишь, видишь, — опять захлопала она в ладоши. — Сейчас мы еще послушаем, что скажет нам Ойгуль… Ойгуль, Ойгу-у-уль! Иди сюда, маленькая. К нам дядя Сергей в гости пришел.
Сергей так и пристыл к месту, не в силах оценить все, что видел. Нахлынул поток самых противоречивых мыслей: почему у Лазиза так неожиданно и хорошо складывается жизнь? Почему эта высокая, красивая девушка пришла в его дом и сразу же завоевала любовь Ойгуль? Почему у него, Сергея Голикова, до сих пор ничего не наладилось? Может быть, у него не хватало сердечной простоты, как у Шазии?