На узкой лестнице (Рассказы и повести)
Шрифт:
— Ничего, мать, поживи немного, мы тут подразберемся со своим, а там и съедемся, — сказал Павлуша и втайне от жены дал ей пять рублей.
В общем, так-то все складывалось хорошо. Баба Таня постояла у окна. В саду на скамейке сидела молодая полная женщина, на коленях она держала гладкую куцую собачонку. Так им было хорошо, что у бабки Тани защекотало в носу.
День медленно шел на убыль, в комнате появилось солнце. Бабка подумала, что надо бы сказать, пусть Зоя пришлет какие-нибудь шторки. И поскольку больше делать было нечего, бабка Таня прилегла. Само собой, сделала она это аккуратно,
— Ты мне там не ворочайся, я ребенка укладываю.
Да так хорошо было слышно, что бабке сперва показалось: радио включили.
А вскоре кто-то пришел, раздался сильный стук — это дверь, открытая с силой, ударилась о стенку. На пороге стоял рослый мужик и смотрел на бабку Таню, как на какое чудо-юдо.
— Ты откуда здесь такая?
— По ордеру.
— Опять наелся, скунс проклятый, — возникла за спиной мужика хозяйка и потянула его за рукав в коридор. — А ну выдь отсюда! Выдь отсюда, говорю. Допрыгался. Доигрался. Нет чтобы к директору сходить, в райисполком. Сколько тебе говорили, иди а райисполком, в горисполком, хлопочи, добивайся, все права на твоей стороне. А он, как последний скунс, чеколдыкнет, и хоть трава не расти. Куда новое дите денешь? А? Ты об этом хоть раз подумал? Ты его чо, в кармане держать будешь? Смотри, какой карманистый.
Они уже были в коридоре, на ничейной стороне, и она его плечом заталкивала на кухню. И вот, когда бабка пропала из виду, хозяин оборвал хозяйку:
— Аборт надо было делать. На что она ответила:
— Абортами медаль не заработаешь.
Тут и малыш загудел, и что-то разлетелось со звоном, как бабка поняла: мужик посудину колотил.
Ни жива ни мертва лежала бабка Таня. А что же дальше будет? Жить-то как? Это когда еще с Павлушей съезжаться? Этак она и не дотянет. И, словно подтверждая бабкины мысли, на пороге возникла хозяйка.
— А тебе я устрою, ты у меня повселяешься, — нащупала ручку и так хлопнула дверью, что по лицу бабки Тани пробежал ветер.
Темной ночкою, в глухой час, когда выходят на крыши кошки и сверчки затевают свои песенки, бабка Таня прокралась в туалет.
Хозяин уходил на работу рано, а бабка уже не спала. Она слышала, как его напутствовали:
— Если и сегодня выпьешь — лучше не приходи домой. Последний раз говорю. Терпение мое лопнуло. Ты мне противен. Так что помни. Куда понесся, завтрак забыл.
Проводила и заглянула к бабке. А та уже сидела у окна на табуретке и наблюдала, как женщина в садике нянчит гладкую собачонку.
— Вчера все было некогда, а сейчас давай знакомиться. Ты чего здесь делаешь?
— Во-от, смотрю.
— А теперь давай я посмотрю. Я тоже очень хочу посмотреть. Ты чего вчера болтала про ордер. Я тут всю ночь думала, откуда у тебя может быть ордер? А ну предъяви! — Хозяйка дышала все тяжелей, и живот ее ходил, и ноздри шевелились.
— Ну а как же, конечно, — кинулась бабка к чемодану. — Вот он, а как же… Тут все как положено. Да разве можно без ордера? — и протянула хозяйке жесткий листок.
— Так это что, по-твоему, ордер? Ну, ст-тарая, даешь! — Хозяйка выхватила бумагу и стала рассматривать
Раз! Раз! Раз! Ловкие пальцы хозяйки растерзали документ на мелкие клочки и сунули их в рот. Бабка Таня проморгаться не успела, как хозяйка дернулась всем телом и сказала:
— Вот и все! Теперь ты кто? Теперь ты никто! Теперь ты уголовница. Как запру тебя сейчас и еще милицию вызову.
Бабка осталась умирать от страха, а хозяйка с той стороны вбила в косяк здоровенный гвоздь и прикрутила проволокой к ручке. Откуда только силы взялись у женщины на проволоку, которой чистили водопровод. Ребенок и тот притих.
— Будешь знать, как разрушать чужую жизнь, — донеслось из-за двери. — Ты у меня от голода высохнешь.
А бабка, словно птичка в клетке, из одного угла — в другой…
Остановилась у окошка, а высоко-то, третий этаж, верхушки рябин едва дотягиваются самыми кончиками. А внизу, как ни в чем не бывало, сидела на скамейке женщина со своей собачкой.
— Эй, — крикнула ей перепуганная бабка, но голос получился слабый, женщина не шевельнулась. Зато немедленно проговорило «радио».
— Я тебе покукарекаю.
Бабка поняла: это конец. Теперь будь что будет. Она легла на раскладушку, поглубже, сколь могла, вздохнула и закрыла глаза.
И нашла на нее тень от облака небесного, и замутилось бабкино сознание. И сон не сон, и явь не явь. Мешанина в голове, как в глубокую бессонницу. Ворона каркнула за окном, а показалось, сухую ветвь от дерева отломили… И сама надломилась и не заметила когда. Митенька ли народился, и ушли на него последние силы? Или же когда Павлуша развелся во второй раз и каждый день стал заглядывать в бутылочку… Покочевряжился он тогда, поиздевался… Но что возьмешь с пьяного? В лежку лежал, когда меньшого хоронили. И, может, не ветвь сухая треснула, а солдаты палили вверх над могилою? Болит и стонет бабкина душа: недолюбливала меньшого, да, недолюбливала. Все казалось ей, уж больно он правильный был, а нельзя быть прямей прямого…
А когда Павлуша снова женился и поместили ее за шифоньер, с той поры стала всего пугаться. Тогда и поняла она, что опасности меньше, если за дурочку считают. Пусть думают, будто мать в младенческое состояние впала. Пусть себе, пусть! Лишь бы дожить спокойно. Нет больше Татьяны Максимовны, есть бабка Таня. А оно и к лучшему.
Не знает бабка, сколько пролежала в забытьи, только очнулась она от осторожного голоса:
— Ты чего там затихла? Ты чего там делаешь?
Страшно стало, чего еще придумает хозяйка, какую казнь?
— Ба-буль-ка, подай голос.
Какой тут голос, когда все внутри застыло.
— Ты чего, разговаривать не хочешь?
Деликатно постучали в дверь.
— Я тебя сейчас выпущу прогуляться. Хочешь прогуляться, а? Ты чего молчишь? Баб-ка!
А уже к обеду, наверное, подошло: кусок стены у потолка окрасился солнцем. Затекла спина на продавленной раскладушке, и бабка Таня, Татьяна Максимовна, повернулась на бок.
— Скрипишь, антилопа? — обрадовалась хозяйка — Сейчас я тебя выпущу погулять… Щас… Минуточку… Да что за чертов провод, как же я его закручивала? Ты потерпи там, я щипцы найду.