На узкой лестнице (Рассказы и повести)
Шрифт:
Виктор стал протирать очки и напряженно при этом раздумывать: чем бы порадовать Георгия, как бы разнообразить сегодняшний день? Чтобы памятным он остался для Жоры. Этот день или два должны быть как праздничный салют.
— А минералка у вас бывает? — не унимался Георгий.
— А я даже и не знаю, на минералку никогда внимания не обращал. А вот «Байкал» бывает. Хорошо тонизирует. Говорят, на элеутерококке.
— Можно и «Байкал».
— Тогда я быстренько в магазин, он прям в нашем доме.
Виктор остановился перед отделом «Соки —
— Хорошее вино «Гамза», — сказал Виктор продавщице тоном, приглашающим к разговору.
Продавщица обратила к нему полное скучающее лицо, губы ее образовали странную улыбку: внешне — посылающую привет, внутренне — куда подальше. Продавщица не унизилась до слов, и взгляд ее был такой, что Виктор почувствовал потребность сказать что-нибудь хорошее. На щеке у нее было родимое пятно, оно, например, весьма гармонировало с галстуком. Но Виктор сказал:
— И народа чего-то нет.
Продавщица молчала.
— А сколько она стоит?
И уста разверзлись:
— А какая разница?
— Как, то есть? — удивился Виктор.
— Так и то есть. Сколько?
— Это я вас спрашиваю — сколько.
— Сколько, говорю, времени? Виктор вскинул руку.
— Без пяти десять.
— А торгую с одиннадцати, так что катись покеда, — взгляд добавил: бестолочь.
— Ну, знаете!
— А что знаете? — продавщица быстрым движением перевернула галстук, получилась петля. — Я этого не хочу. Тем более из-за тебя.
Виктор отошел в сторону, сдерживая бешенство.
В дальнем конце зала раздался лязгающий металлический шум, который приближался: это рабочий катил пустую тележку, у которой вместо резиновых колес были подшипники. Тонкое бесстрастное лицо рабочего с высоким белым лбом показалось Виктору знакомым. Рабочий ответил на кивок Виктора, остановился, стал закуривать.
— Почему у вас продавщица такая грубая?
— Зинка, что ли, из винного? Зинка такая… Как сказал Сенека: «Сильнее всех — владеющий собой». Не дала, что ли?
— Нет, и отлаяла еще.
— Страхуется. Ты же в очках. Подумала, что обэхээсэсник. Нас сейчас трясут, как груши.
— И чего это раскурился в магазине? — спросила проходившая мимо женщина.
Высокий белый лоб тронулся тонкими сухими морщинками; ответ последовал такой:
— Не квакай, мамаша, а то волосы вылезут. Вы здесь как бы на прогулке, а человек работает. — И к
— Да нет, ладно, возьму вон сигарет в газетном киоске.
— Как знаешь, мое дело предложить, твое — отказаться.
Он выпустил клуб дыма и, словно паровозик, покатил тележку дальше, постукивая на стыках плит.
Георгий был уже одет, выбрит, стоял у кухонной плиты и смотрел на носик чайника, караулил, когда повалит пар. Рассказ он выслушал спокойно.
— Жизнь, Витек, трясет и утрамбовывает, это тебе не стишки писать.
— Трясет, — согласился Виктор. — Только не надо о стихах. Поэзия — грозное оружие. Я об этой Зинке еще напишу.
— Твои стихи Зинке знаешь… Это первое, а второе — если Зинка хамит, значит, можно хамить. Копай глубже.
— Хамить никому не можно.
— Пацан ты еще, Витек, — сказал Георгий; по всему чувствовалось: хотел-таки позлить брата. — В твои-то годы уже должна быть другая схема: ты снимаешь телефонную трубку, и через двадцать минут к тебе затаскивают ящик нарзана да еще извиняются за беспокойство.
Виктор посмотрел на брата, как на морское чудище, и вдруг понял, дошло до него — Георгий не меньше Виктора уязвлен событиями в магазине. Да! Унизили. А близким друзьям Виктор не устает проповедовать: пора уважать себя на всю катушку. Если не сам себя, то кто же… А что выходит на самом деле? Редактор распоряжается как собственностью; как мальчика гоняет партком; по разным пустякам теребит постройком; заставляют управляющему то речи писать, то доклады, хотя есть ставка референта. Ставка-то есть, да взяли на нее какого-то своего человека, и тот занимается неизвестно чем.
— Жор, а тебе сейчас приходится самоутверждаться?
Георгий накрыл заварочный чайничек полотенцем.
— Как тебе сказать… Самоутверждаться, наверное, необходимо каждый день. У человека только два состояния: или карабкаться вверх, или катиться вниз. Я правильно тебя понял? Но у меня лично — другое положение. Я же спасатель. Я, наверное, утверждаюсь тем, что спасаю других. Да, пожалуй, именно в этом и проявляется мое самоутверждение.
Вполне убедительно, скорее всего именно так, хотя Жора немного кокетничает. У него железные нервы. Он любил повторять, что на Большой земле чувствует себя Гулливером среди лилипутов.
Ровно в пять пришла с работы Люда. По ее приходу можно проверять часы. Она устала. Она села на кухне, вытянула ноги и откинулась к стенке. Рядом она поставила рулон, с обоих концов упакованный газетой.
— Люд, а что там такое? — спросил Виктор.
— Эт-то? Эт-то мне подарили. Это афиша с фотовыставки Евтушенко. Из Прибалтики. Мы ее повесим в прихожей. У зеркала.
— Но там уже висит: «Летайте Аэрофлотом».
— А ту мы в ванную, а ты ее покроешь лаком, чтобы не отсырела.