На узкой лестнице (Рассказы и повести)
Шрифт:
В общем, у каждого были свои причины не слушать Валину болтовню. Но и гнать его от себя не гнали, куда ему деваться — двор один.
— Пить мужик хочет, — снова сказал Щелбан. — А вот и бражка.
В железной бочке лежал белесый равнодушный глаз разведенной извести; застывшим казался он, пестрели по верху вкрапления сора.
Щелбан занес голубя над бочкой. Все замерли, а птица, еще ничего не понимая, крутила головой и раскрывала клюв, как будто бы ей действительно не терпелось…
— У него крыло болит, — сказал Митя пересохшим
Щелбан покачивал голубя, чего-то ждал, и снова медлительным парашютиком опускалось перо.
— Твой голубь, вот ты и давай, а я хочу посмотреть, как в театре.
Митя не двинулся. Семка легонько толкнул его в шею. Валя хотел что-то сказать, но передумал: слишком серьезный был момент.
— Я не могу.
— Сможешь. Я могу, а ты не сможешь? Сможешь!
Выкаченные глаза Щелбана заволокло белой мутью.
— Чего это вы? — все-таки подал голос Валя.
— А ты заткнись, а то как дам, так очки в два кармана положишь.
И снова к Мите:
— Ну?
— Давай. — Не на шутку обнаглевший Семка поддал бедром, и Митя чуть не врезался в Щелбана. А тот обхватил его сзади, сунул в руки голубя и зажал их так, что никаких других выходов у Мити не оставалось.
Митя почувствовал над ухом сильное дыхание Щелбана, увидел, как все ниже и ниже наклоняется голубь к раствору… И такой большой показалась Мите эта белая поверхность — ничего другого не оставалось вокруг.
— Спокойно… Страшно только первый раз…
Митя откинул голову, хотел стукнуть Щелбана затылком, но тут сзади ударили по коленям, ноги подогнулись; падая, Митя успел заметить, как отвернулся Валя — блеснула железная дужка очков, как страшно захлопала в последний раз птица. И словно сам захлебнулся — горячая волна прошла по горлу, свет померк, и закружились, замельтешили на черном фоне белые снежинки.
А потом он плохо воспринимал окружающее. Вернее, он все понимал, но так, как будто между ним и всем остальным поставили мутное стекло. Когда он открыл глаза, вокруг никого не было, подумали, наверное, что он ударился о кирпич и умер; вот от страха все и разбежались.
Кое-как Митя дошел до дома, постучал в дверь ногой. Мать вначале раскричалась, зачем он грязными сандалиями пачкает чистую дверь. Но, приглядевшись, ойкнула, схватилась за сердце, потом обняла сына и тихо и легонько довела до дивана. Так и уложила, прямо в обуви. Потом она звонила в «Скорую помощь», потом села в ногах, стала трогать лоб. А его морозило, так что челюсть тряслась. Мать все спрашивала: что же такое с ним произошло? Она целовала Митины руки, согревая их. А он смотрел на нее спокойными, равнодушными ко всему глазами. И от этого взгляда ей было вдвойне не по себе.
— Я уже решила, — сказала она. — Точно тебе говорю, честное-честное слово — с первой же отцовской получки покупаем тебе щенка.
И слезы у нее текли по щекам, и улыбалась она.
Что-то шевельнулось в Митиной душе, но так, самую малость. Будто бы щенок
— Какого захочешь, такого и купим. Ты рад?
Митя едва заметно пошевелил плечами и отвернулся.
БРАТЕЛЬНИК И ЗИНКА
Виктор выскочил на звонок, отдернул задвижку и обомлел: перед ним стоял брательник Георгий.
— Лю-уда-а, — завопил Виктор в комнату и бросился обнимать Георгия.
— Вот уж, — приговаривал он. — Вот уж… Ну никак… даже в смелых мечтах… Хоть бы телеграмму. Я бы, знаешь ли…
Виктор подхватил чемодан и, ширкая им о колено — тяжел, собака, — втащил в прихожую.
А навстречу шла Люда, в домашнем халате до пят и в талию, и поправляла ладонями бигуди.
— Жор, — все никак не мог прийти в себя Виктор. — Как же ты надумал? А я тебе хотел письмо писать.
— Вы сразу нашли? — спросила Люда.
— Таксист искал, так что сразу.
— Да, — согласилась Люда. — Что верно, то верно: таксисты нынче знают все.
Георгий прошелся по комнате; тяжело, словно на последнем усилии, прогнулась древесно-стружечная плита, ахнула, охнула, хрюкнула, квакнула под ногами Георгия.
— Концерт, — сказал Георгий.
— Концертино, — подхватил Виктор. — Под тобой скрипит, как под Людой. Когда-нибудь продавите.
— Скажешь еще, — не согласилась Люда.
Георгий был высок, на полголовы выше Виктора, массивен в плечах — вон как натянулась безрукавка; и мышцы, словно он регулярно занимается гантелями. Вообще-то для тридцати пяти лет — очень хорошо сохранившийся человек. А такой он сохранившийся оттого, что держит его в жестких лапах работа. Георгий — капитан спасательного судна, и служит он на Курильских островах.
— Вы надолго? — спросила Люда.
Полнокровно жить она могла только тогда, когда все знала точно.
— На денек, на два. Я — в Пицунду на полтора сезона.
— Пицунда — это престижно, — сказала Люда и задумалась. — Нам это не светит, по крайней мере, в ближайшее время.
— Ерунду говоришь, — немедленно рассердился Виктор, ибо увидел в этом ущемление своего достоинства. — В принципе, нам светит все.
— Ти-ишша-а… — утихомирил поднятой ладонью начавшиеся было страсти Георгий. — Приезжайте ко мне, всего делов-то…
— Гм, спасибо, мы давно с Витей не катались. — Людин тон был ироничен.
После ужина, когда гоняли крепкие чаи и говорили о том да о сем, Георгий неожиданно спросил:
— Слушай, а откуда у тебя рубашка такая?
Виктор наклонил голову, скосил глаза и посмотрел на нее, на свою рубашку: редкие тонкие красные полосы шли по желтому фону, полосы пересекались и образовывали решетку. А пуговицы обыкновенные, перламутровые.
— А я даже и не знаю, Люда все…
— Да! Это я ему купила, — подтвердила Люда. — В нашем газетном киоске.