На узкой лестнице (Рассказы и повести)
Шрифт:
Бабка повеселела: это хорошо, что дадут погулять. Вот и солнышко на стене появилось. А там, глядишь, придет кто-нибудь, а свои в беде не оставят.
— Где же эти вонючие щипцы? Это же что за дом такой, нужной вещи никогда не найдешь. Терпи, бабуля, сейчас шваброй поддену.
Сильно хрустнуло с той стороны, видно, у швабры сломалась ручка. Потом чем-то стучала, колотила изо всей силы. Но не получалось.
— Да как же это я, господи? Да что же такое, топором, что ли… Ты там потерпи, а ты не лезь, паршивец.
В голосе ее были и слезы, и испуг, того и гляди нервный припадок начнется.
— Ничего
Входную дверь она не прикрыла, слышно было, как звонила ко всем подряд.
А бабка стояла у окна, готовая ко всему. И снова подумала она про меньшого, потому что не было у нее другой возможности успокоить себя; только тем и могла успокоить себя, что мучается, и справедливо, виновата перед ним. И под эту свою материнскую боль все можно вытерпеть.
Сосед в два счета разметал хозяйкины укрепления, открыл дверь, посмотрел на раскладушку сурового военного цвета, потом на вещички, разложенные у стенки, на хозяйку. Молодой парень, чуть постарше Митеньки. Вот и отвел взгляд, и вместо каких-нибудь слов пропел тихо и грустно, почти пробормотал: «Миллион, миллион, миллион алых роз…» — и пошел восвояси. «Из окна, из окна видишь ты…»
— Прости, бабулька, в сердцах было… в обмороке… Не злодейка, поверь, не душегубка. Сама врач… Не о себе думала… — Молодая женщина обхватила руками живот, лицо ее, искаженное сильными чувствами, пошло пятнами.
Поднялся на ножки малыш, не плакал он, глазенки серьезные, ну точно все понимает.
А бабка смотрела на эту, плачущую, на малыша, на разбросанные в коридоре страшные игрушки и вдруг заплакала сама, торопливо смахивая быстрые слезинки. И себя было жалко, и этих, тоже неприкаянных, но еще больше стало жаль меньшого своего. К ним тогда прибилась бездомная кошка, худущая, но ласковая, как ребенок. Так вот Павлуша, забавляясь, утопил ее в бочке, что стояла под водосточной трубой. А меньшой впал в ярость и ударил Павлушу палкой, и сильно так, что Павлуша упал, лежал и стонал в голос.
И она избила тогда меньшого за жестокость. Уж как она била его… С тех пор рука ломит к непогоде.
— А-а! — неожиданно закричала хозяйка, оседая и заваливаясь на спину. Глаза ее закатились, и тело ее всколыхнула первая судорожная волна.
ЩЕНОК И ГОЛУБЬ
Мите приснился сон, будто бы у его кровати на красном вязаном коврике, положив длинную тонкую морду на вытянутые лапы, спит щенок. Митя свесил с кровати голову и смотрит на него. Какой он красивый, шелковистая коричневая шерсть с белой полосой вокруг шеи, и хоть он маленький еще совсем, но если укусит, так укусит, только держись. И слушается он только Митю, и Мите захотелось незаметно погладить его. Осторожно, избегая лишнего шороха и скрипа, он приподнялся на локоть, но щенок вздрогнул ушами и открыл глаза. Митя был очень доволен, что щенок такой чуткий — никак его не обхитришь, это уж точно, никак не застанешь врасплох.
А проснулся Митя — нет никого. И так тяжело стало у него на душе, что жить не захотелось.
Вот с утра и стал приставать к матери.
— Купи собачку, сама же обещала.
— Да-а? От паршивого котенка еле избавились.
— Паршивый, паршивый, никакой он не паршивый.
— Ты
— И ничего ковру не сделалось. Ты сама говорила, если выкинешь котенка, купите щенка. Я его учить буду.
— Тебя самого надо учить. Вчера опять шортики где-то извозюкал. Буду я тут еще за собакой ползать.
— Я сам буду ползать, вот честное слово.
— Все, кончили! Дай мне отдохнуть.
С тех пор как мама бросила работу, чтобы все силы отдавать воспитанию сына, она, как проводит утром отца на работу, так опять ложится.
— Купишь щенка?
— Я сказала, иди отсюда.
— Вот скажу папе, что ты спишь до обеда.
— Испугалась я твоего папу.
— Вот посмотришь! — голос его задрожал. И он вылетел из квартиры, хлопнув дверью.
На лестничной площадке было весело. Тети в синих комбинезонах красили стены. Густой едкий запах защекотал глаза.
Во дворе за ночь накопилась прохлада. Старые высокие деревья сомкнулись кронами, и там, в вышине, удерживали зной зеленым щитом. На лавке, лицом к подъезду, уже сидели старушки, слабенькие до смехотворного; как их выводили утром, так и сидели они и друг с другом даже не разговаривали.
Сложные заботы тут же навалились на Митю: надо было немедленно узнать, какие изменения произошли в окружающем мире за истекшую ночь. Как чувствует себя голубь со сломанным крылом, которого Митя спас от кошки и вот уже несколько дней держал в большом ящике из-под фруктов. Жаль, быстро убежал из дома, надо было бы хлеба прихватить.
В отдалении, прямо напротив арки, стояли железные бочки. В них рабочие разводили известь. Мальчишки во дворе уже обсуждали, как их приспособить для своих забав, но пока ничего стоящего не придумали.
Пока Митя раздумывал, где раздобыть кусочек хлеба, откуда-то взялся Щелбан, длинный парень с большими руками и всегда мокрыми, словно в слезах, выпученными глазами. Малышню во дворе он держал в строгости.
— А я давно здесь, — сказал Щелбан. — Чего-то и нет никого. Чего это спать все стали… Дрыхнут чего-то.
— Я рано встал, только с матерью долго ругался. Я ей одно, она мне другое.
— Не говори-а, они, как вредители. Моя хорошо хоть рано уходит, жратву на столе оставит и адью.
Мите хотелось двигаться.
— Может, сходим на чердак?
— Па-ашли. — Щелбан достал жевательную резинку и разорвал ее на две части. — Жуй, мамкин хахаль вчера оставил.
На пути им встретился второклассник Семка.
— Рыба, — обрадовался Щелбан. — А ну вытри мне ботинки, чтой-то пылиться стали.
Громоздкий, неуклюжий Семка качнул плечами и потупился.
Щелбан выбросил вперед руку, как для удара прямой, но вместо удара такой влепил щелбан, что Митя содрогнулся: как только Семкина голова выдерживает!
— Ладно, пошли с нами.
Семка тупо поплелся следом.
Подъезд, в который зашли они, был уже отремонтирован, блестел голубыми стенами, коричневыми перилами. Но под ногами, в щербинах пола, в стыках облицовочных плиток еще белела неотмытая известь. Пока ждали лифт, Щелбан прилепил резинку на решеточку диспетчерского микрофона. Митя сделал то же самое и пальцем еще вдавил, чтобы выковыривать было труднее. Щелбану это понравилось. А Семка ничего придумать не успел: открылся лифт.