На задворках империи
Шрифт:
— Ладно, чего ты, не винись. — Сидевший рядом Кошелев толкнул его плечом. — Такая она, значит, у них судьбинушка. Что уж тут поделать, брат, война, война-злодейка.
Последующие три дня подразделения осадного корпуса провели в подготовке к новому штурму, опять колотили лестницы и готовили фашины, чтобы заваливать ими ров, плели из прутьев плетни и собирали в кучи всякий хлам, оставшийся от предместий. Гудович приказал делать это демонстративно, дабы осаждённые видели решимость русских продолжить осаду. Артиллерии выдали последние ядра и порох, и она начала опять время от времени постреливать. С Эривани в ответ также раздавались выстрелы, ханские и персидские
— Пленных порубили али покойников обезглавили. — Чанов скрипнул зубами. — А что, коли поведёт Гудович на приступ, так и пойдём. Пощады тогда пусть не просят!
Граф же вновь в своей привычной манере принялся письменно увещевать коменданта о сдаче. И это после всех прошлых посланий, что уже были до штурма. Вот отрывок из него: «…Если вы надеетесь, что после первого штурма я с войсками отступлю от Эриванской крепости, то в противность такого ожидания могу вас уверить, что надежды вас обманывают. Едва пятая часть войск, со мной находящихся, была на штурме. Из числа же бывших на стенах знают уже дорогу в крепость. Итак, верьте моему слову, что с храбрыми войсками удобно могу предпринять я второй и третий штурмы. Верьте также и тому, что скорее сам лягу под стенами, нежели оставлю крепость». Но на последнее у Гудовича не хватило решимости. Ответа он, кстати, из Эривани опять не дождался. Между тем землю начали накрывать холода, зима в этом году в Закавказье была ранняя и суровая. Горы, отделявшие Эриванскую и Памбакскую области, были буквально завалены снегом, и ни один обоз попросту уже не мог пробиться к осадному корпусу из Грузии. Почти две недели ещё держал фельдмаршал крепость в блокаде, но получив известие от высланных дозоров о полном закрытии перевалов, Гудович приказал начать сборы для отхода в Тифлис. В ночь с двадцать восьмого на двадцать девятое ноября основное военное имущество, раненые и больные были собраны к главному лагерю, а к тридцатому поступила команда собраться там же и всем войскам.
— В чём дело, Гончаров, почему трёх вьючных у тебя вижу?! — спросил строго у командира отделения Кравцов. — Велено было всех лошадей из отделений, что без всадников, в обоз отправлять, кроме одной.
— Ваше благородие, так две это для наших раненых, — ответил тот, пожимая плечами. — Драгун Еланкина и Балабанова. В лазаретном обозе сейчас мест не хватает, так что мы, как только в горы зайдём, на этих лошадей их посадим.
— А отправил в обоз сколько? — поинтересовался исполняющий обязанности командира эскадрона.
— Пять, ваше благородие, — доложился Тимофей. — Забрать бы их, конечно, лучше оттуда. Всё-таки строевые они кони, для тягла не больно приспособлены. Не углядят ведь за ними в обозе, падут. Как же потом драгунам да без коней? А вот для нас, для тех, кто в строю, если одвуконь идти, то и переход гораздо лёгким будет. Будем их попеременно, как только утомятся, менять.
— Уж больно умный ты, как я погляжу, Гончаров, — нахмурившись, проворчал штабс-капитан. — А по корпусу приказ дан — ничего врагу здесь не оставлять, или порушить всё, или в Тифлис вывезти. Вот и выкручивайся, как хочешь.
— Бум! Бум! Бум! — громыхнули дальние взрывы.
— На осадной батарее мортиры уничтожают. — Копорский кивнул на дальний курган у Эривани. — Пойдёмте, Павел Семёнович, к шатру, пока его не свернули. Там должны уже чай заварить, унтеры, небось, и сами тут с увязкой вьюков разберутся.
Офицеры пошли в сторону сворачиваемого
— Ярыгин, зараза! — рявкнул Тимофей. — Я тебе говорил, отведи двух коней ближе к ручью? Почему, оболтус, ты это не сделал?!
— Тимофей Иванович, ну чего ты, маненько только не успел, — запричитал Стёпка. — Ну кто же это знал, что их благородия так рано с проверкой пойдут? Ещё ведь и вьюки толком даже не навязали. Да, может, и не надо их к ручью-то гнать, а? Ну ведь сопрут их там пехотинцы. Чего же, стоять, что ли, с ними, сторожить их всё время?
— Да теперь-то уж пусть здесь стоят. На Зорьку много тяжести не грузите, лучше все бурки и полог к её седлу приторочьте. Пока что во всём уставном поедем, а в горах начальству уже не до внешнего вида будет. Ох, чую, намаемся мы с этим переходом. Позапрошлогодний, из Баку, прогулкой покажется.
Двадцать девятого ноября подошли те силы, которые стояли заслоном на реке Гарничай, а тридцатого, как только рассвело, колонна русских войск двинулась на север. В арьергарде, прикрывая колонну, шли борисоглебские и нарвские драгуны, а с ними ещё и два казачьих полка. Первый день вражеской конницы не было. Как видно, эриванский комендант опасался устроенной русскими ловушки и вслед за отходящими свои силы до поры до времени не посылал. Только лишь на вторые сутки пути, когда авангард уже подошёл к горам, в снежной пелене позади бахнуло несколько выстрелов, и вслед за парой десятков казаков в просвет вынеслось вдруг около трёх сотен ханских всадников.
— Спешиться! — рявкнул Самохваловский. — Эскадроны, фронт в две шеренги, становись! К бою! Примкнуть штыки!
Щёлкали клинки, вставая в крепления ствола, а глаза уже выбирали, куда стрелять.
— Це-елься! — скомандовал капитан. — Первая шеренга, огонь!
Семь десятков ружей громыхнули, а их хозяева уже высыпали порох в замки из только что скусанных патронов.
— Вторая шеренга! — Облако от сгоревшего пороха отнесло в сторону, и Самохваловский взмахнул саблей. — Огонь! — Ещё залп — и в накатывавшей конной массе появились прорехи.
«Успеваем, как раз должны зарядиться, — мелькнуло в голове. — А вот вторая уже точно нет».
Проталкивая резким движением пулю шомполом, Тимофей даже не стал его ставить на место, а попросту воткнул в снег. Щелчок курка. Готово! И он совместил мушку с целиком на нёсшемся прямо на него всаднике. Ну же! Команда?!
— Огонь!
Указательный палец надавил на спусковую скобу. Грохот, яркий язычок пламени и удар приклада в плечо. А теперь чуть присесть и штык под углом вперёд.
Так же, как он, сделала это и вся первая шеренга. Вторая за спинами вытянула дула со штыками над её головами. На этот частокол из стальных клинков выскочило из порохового облачка около полутора сотен всадников.
— На! На! На! — резкий укол, укол, ещё укол. Штык ударил остриём лошади в морду, взвизгнув, она шарахнулась вбок, и сабля её хозяина чуть-чуть не достала до русского.
Есть секунда, чтобы вытащить пистоль!
Тимофей, перехватив в левую руку мушкет, вытянул правую и разрядил пистоль в нового наезжавшего на него врага. В самую середину русского строя, сминая его, заскочило двое ханцев, пока их не закололи, они успели порубить шестерых.
— Держать строй! Сомкнуться! — слышался крик Самохваловского, а на Гончарова в это время наезжал ещё один вражеский воин. Опытный, он не стал бросаться, как другие, на штыки, а старался, крутясь на коне, рубануть самым кончиком клинка на предельной дистанции.