На задворках империи
Шрифт:
— И в следующий раз не посмотрю на всё, что у нас с тобой было, и что ты герой с крестом, получишь по полной! Отправлю вон из фланкёров в охрану полкового обоза, командуй там этими обормотами себе на здоровье! А в моём взводе я командир! Понятно?!
— Так точно, ваше благородие! — Гончаров вскинул ладонь к козырьку каски. — Виноват, не удержался, погорячился!
— Не удержался он, погорячился! — продолжал ворчать взводный. — А если бы там ещё на прикрытии ханская сотня стояла, а ты, не разглядев всё как следует, с ходу взвод в атаку бросил?! Посекли бы и нас, и другие взводы, что потом на выручку бросились. Думать нужно всегда прежде, Тимофей, а не горячиться! Да и какое ко мне уважение у драгун будет, если какой-то унтер офицером пренебрегает?
— Ва-аше благородие, Пё-ётр Сергеевич, ну что вы такое говорите? —
— Ну ладно, дело молодое, — сменил тон командир. — А так-то лихо ты взвод в атаку бросил. Я ещё и рот открыть не успел, а тут: «Бей их, ребята!» И главное, все как один за тобой ринулись! Я уж потом для приличия команду дал. Мы тут переговорили с егерским поручиком, интересные новости он нам поведал. Якобы генерал Небольсин со своим отрядом разбил Аббас-Мирзу и занял Нахичевань. Теперь осталось только лишь Эривань приступом взять, и тогда тут можно на зимние квартиры вставать, и не придётся даже по заснеженным перевалам обратно в Тифлис идти. Ну да это начальству, конечно, уже решать, а нам пока до аула добраться да дозорный выезд завершить.
Прогромыхала по дорожным ухабам последняя повозка, процокали копыта основного отряда и, отпустив обоз на пару сотен саженей, Копорский дал команду к движению. Три десятка драгун с ружьями в руках пошли в замыкающем охранении.
Исполняя предписание главнокомандующего, генерал-майор Небольсин выступил из Карабаха в начале октября в сторону Нахичевани. Под его началом был отряд в три тысячи человек при девяти орудиях. Позднее время года, проливные осенние дожди и уже заваленные снегом горные перевалы — всё это настолько затрудняло движение, что авангард под началом Лисаневича, состоящий из одного егерского батальона и казачьего полка, достиг границ Нахичеванского ханства у селения Карабаба только лишь двадцать седьмого октября. Этому слабому авангарду пришлось здесь выдержать нападение целой армии Аббас-Мирзы, у которого было десять тысяч конницы, более трёх тысяч пехоты, двенадцать орудий и шестьдесят фальконетов. Но в русских рядах были Лисаневич, Котляревский и герои-егеря уже почившего к этому времени Карягина. Участь боя была предрешена. Аббас-Мирза, желая отрезать авангард от основных сил Небольсина, повёл конницу в обход обоих его флангов. Этим неудачным манёвром не преминул воспользоваться не боящийся принимать самостоятельные решения Лисаневич. Видя ослабленный центр противника и ожидая подхода с минуты на минуту главных сил, он сам перешёл в наступление и стремительно атаковал наиболее слабый, центральный участок боевого расположения персов. Последние оказались между двух огней. С одной стороны их громил в центре Лисаневич, на левом фланге — Котляревский, а к правому уже подходила колонна Небольсина. Полчища персов охватила паника! Бросая оружие, обоз и орудия, они ринулись в сторону Нахичевани. Небольсин повёл энергичное преследование и первого ноября при содействии хана Ших-Али-бека занял Нахичевань без боя, где и остановился, принявшись за обеспечение своего отряда необходимыми припасами и восстановление порядка в области.
Первая часть программы Гудовича была исполнена — Нахичеванское ханство занято. Главнокомандующий поручил Небольсину объявить его жителям, что не только сам город, но и всё ханство отныне поступает на вечные времена в подданство российского императора, и просил старшин, духовенство и весь народ, как новых подданных и соотечественников, безбоязненно и с полной уверенностью в своей безопасности возвратиться в свои жилища, сохранить верность России и прервать всякие сношения с неприятелем.
Между тем на главном театре военных действий у крепости Эривань, где и должна была решиться участь всей кампании, дела шли без особого успеха. Хотя осаждающие и отвели от крепости воду со стороны Темир-Булака, но в городе были колодцы, да и полную блокаду берега Занга ночью обеспечить было невозможно. Провианта же у осаждающих было в достатке, и они заявляли, крича егерям, что русские могут стоять три года под стенами и голодать, пока они начнут затягивать пояса.
Русская артиллерия вела непрерывный огонь по стенам и в итоге, как бы враг ни поправлял их, разрушив две башни, проделала большую брешь.
«…Но за всем
Взятие Нахичевани, уход за Аракс разбитого Хусейн-Кули-хана, бессилие французского агента Лежара, приезжавшего по поручению персидского правительства в русский лагерь с целью склонить фельдмаршала к большей уступчивости, — всё это дало повод Гудовичу снова потребовать у коменданта сдачи крепости. Но Гассан-хан и на этот раз дал отказ, ответив Гудовичу письмом следующего содержания: «…мы готовы даже вне крепости, в чистом поле действовать против вас, ибо внутри крепости защищаться и действовать против вас не составляет большой важности. Всякий может обороняться внутри крепости и быть свидетелем того же последствия, которое постигло вас при осаде Ахалкалак». При этом ханский посланник, привёзший это письмо, заверил графа, что гарнизон скорее ляжет весь на месте, чем сложит оружие. «Весь гарнизон, — говорил он, — состоит из отборных стрелков, взятых из отдалённых внутренних провинций, где остались их жёны и дети под присмотром как заложники. Для них лучше умереть одним, чем подвергать тому же и свои семейства, которых погибель неизбежна, если осаждённые не будут защищать крепость».
Положение русского войска под Эриванью начало принимать угрожающий характер. Рассчитывать на добровольную сдачу крепости уже не приходилось, но и продолжать осаду далее становилось невозможно ввиду позднего времени года. Плохо снабжаемые войска уже несли большие тяготы от рано начавшихся в этом году холодов. В горах выпал глубокий снег, который завалил ущелья и прервал сообщение с Грузией. Оставалось только лишь одно средство с честью покончить с затянувшейся кампанией — это штурмовать Эривань. Всё повторялось в точности, как и при князе Цицианове три года назад. К огромному сожалению, ошибки неудачной осады 1805 года графом Гудовичем в этот раз учтены не были. Русские войска опять были оторваны от баз снабжения, накопленных же припасов было мало.
— Приказано скорым маршем прибыть к крепости, — выслушал вместе с другими стоявшими командирами Огнева Тимофей. — В заслоне у Аракса остаётся полк казаков, третий и четвёртый наши эскадроны и батальон егерей. Выходим через два часа без обозов. При себе иметь во вьюках запас провианта и фуража на три дня.
— Неспроста такая спешка, — задумчиво проговорил Кошелев, крепя сакву с овсом. — Значит, серьёзное дело под Эриванью намечается, если всех, сколько только можно, так скоро собирают. Похоже, братцы, приступу быть.
— Эх, а я-то уж думал, что хоть в этом году не придётся более на стены лезть, — вздохнул Блохин. — Думал, не наберётся смелости эриванский комендант нашему графу перечить. Конницу ханскую мы разбили, персов за Нахичевань отогнали. Неоткуда более подмоги ему ждать. А вот же смотри какой упорный.
— Хватит болтать, лучше помоги чемодан приторочить, — буркнул Тимофей. — Я его ремнями посильнее к седлу притяну, а ты держи.
Наконец всё было уложено, наскоро пообедав, оставив котлы и всё лишнее, эскадроны начали выстраиваться в колонну.
— Ну чего вот с собой этой рухляди набрали?! Сказано было вам всё тут при обозе оставить, — ворчал, проходя мимо, вахмистр. — Нет ведь, неслухи. Вы бы ещё подушками, как князья, обложились!
— Ефим Силович, так холодно же, дождь на снег переходит, как раз под такое ненастье одёжка! — крикнул Чанов, похлопывая по туго свёрнутой бурке. — У Васильевича вообще кости не распрямишь на морозе, ему только и ходить по такой погоде в мехах.
— Пусть в нестроевые переходит. Тьфу ты, как татары вы в этих своих бурках, — сказал он и сплюнул. — Увижу кого в строю в горской одёже — штрафные сразу получите.
— Не в духе Силович. — Герасим кивнул ему вслед. — В первом взводе на Марка кудрявого, на приятеля твоего, Иванович, наорал. Замечание сделал, а тот ему поперёк что-то. Ох, он и давай тогда зевать, и по матушке, и так и эдак! Дрын взял и за ним, а тот прочь тикать.
— А он малый котёл к седельному чемодану приторочил, — хохотнув, произнёс Калюкин. — А ведь сказано было ничего лишнего с собой не брать и всё в обозе оставить. Не догнал он Марка, вернулся к коню и все вьюки с него вместе с тем котлом посрывал.