На задворках "России"

Яковлев Сергей Сергеевич

В такую-то тревожную пору Залыгин ровно через две недели после встречи с Хре­новой, как и обещал, впервые за много месяцев появился в редакции — с неопреде­ленными, но, по слухам, зловещими планами.

Он не мог много ходить, тем более подниматься по лестнице. Шофер Ваня подвез его к самому крыльцу и под руку, с частыми остановками, кое-как довел до второго этажа. К его приезду уже собралась редколлегия.

Из того заседания я почему-то запомнил мало. Должно быть, прошло рядовое обсуждение номера, Залыгин слабым голосом произнес какие-то дежурные слова... Никаких внушений и резких заявлений с его стороны, никому ни одного упрека, ат­мосфера, можно сказать, елейная: подчиненные рады возвращению любимого началь­ника, он — долгожданной встрече с верными сотрудниками. Отдельно поговорить с ним о делах мне не удалось: он слишком устал. После

заседания я проводил его, все так же бережно поддерживаемого шофером, до машины. На минуту задержались на открытом, со всех сторон просматриваемом пятачке двора, прощаясь. Вот эту мину­ту, многого мне, как я догадываюсь, впоследствии стоившую, почему-то хорошо за­помнил. Смеркалось. Двор был завален грязным снегом и мусором. Здесь, прямо у подъезда "Нового мира", стояли помойные баки, их содержимое по многу дней не убиралось и вываливалось на площадку, распространяя кругом нестерпимую вонь. В баках копались бомжи. Это была головная боль Спасского: он постоянно хлопотал, чтобы перенести или хотя бы огородить помойку, но безуспешно... Картина двора у меня и сейчас перед глазами во всех подробностях.

Когда Залыгин уехал, я вернулся в редакцию, минут пятнадцать еще побыл в своем кабинете, оделся и вышел. Помнится, обогнал на лестнице Сарру Израилевну, дели­катно меня пропустившую. Сумерки сгустились. Я снова оказался на пятачке, где толь­ко что прощался с Залыгиным, свернул направо и довольно быстрым шагом — торо­пясь поспеть на свою электричку — пустился по неровной обледенелой тропе через двор к метро мимо мусорных баков, беспорядочно громоздившихся вдоль стены...

Следующее, что помню — внезапный миг легкости и блаженства. Отсутствие вре­мени. Затем, по мере возвращения сознания, — все более тяжелый дурман. Я понял, что лежу в неудобной позе, подвернув руку, на грязном утоптанном снегу, и поста­рался подняться. Это было нелегко: перед глазами плыло, земля кренилась и уходила из-под ног. С трудом удерживая равновесие, я стал озираться — нет ли свидетелей, не видал ли кто моего нечаянного позора, и увидел в проеме ворот спину быстро удаля­ющегося по направлению к метро человека в легкой дешевой куртке-дубленке, из тех, что носил чуть не каждый второй. Только тут до меня стало доходить, что на меня напали. Видимо, ударили сзади чем-то тяжелым в висок: по щеке стекала кровь. Под­неся к лицу руку, я увидел, что она вся в кровавых ссадинах. В другой руке ощутил, к своему изумлению, судорожно сжатый дипломат, который я не выпустил ни падая, ни после, вставая. Пальто вываляно в грязи; машинально сунул свободную руку в карман — нащупал там осколки раздробленного пластмассового брелка от ключей. Пинали ногами лежачего? К тяжелому чувству стыда примешивался нарастающий страх. Крикнуть не было сил, но мне и в голову не пришло кричать. Дверь редакции была совсем рядом, в каких-нибудь тридцати шагах, там еще оставались сотрудники, они могли помочь, вызвать милицию — но туда почему-то не влекло. Во-первых, казалось унизительным предстать в таком виде перед сослуживцами; во-вторых, давил безот­четный страх. Хотелось бежать отсюда как можно скорей на освещенную улицу, к людям, нырнуть в метро, добраться до дому ... Сделав, пошатываясь, несколько шагов к калитке, я ощутил, что мне чего-то не хватает. Но чего именно — понять не мог...

— Шапку-то забыл! — раздался гнусавый голос. За спиной стоял маленький гряз­ный мужичонка, из тех, что ютятся возле помоек, с моей шапкой в руке.

Я взял, поблагодарил, нетвердо продолжил свой путь. Он следовал сзади, не от­ставая. Я постарался ускорить шаг. Кто поручится, что этот человек не заодно с на­павшими на меня бандитами? Выйдя к подземному переходу, приостановился на лест­нице почистить пальто. Появился новый страх: меня не пустят в метро, задержит милиция, станут разбираться. Весь в грязи, лицо разбито в кровь. Приложил к горя­щему виску носовой платок — тот сразу пропитался насквозь. Только бы доехать! Обработать раны, отлежаться, рассказать обо всем жене, собраться с мыслями...

— Дай хоть на сигареты, я тебе шапку сделал! — сказал настырный провожатый.

— Погоди, друг, видишь, какой я грязный? — пробормотал я, едва держась на ногах.

Навстречу попадалось все больше людей. У входа в метро мой спутник незаметно отстал.

Время спустя я, конечно, себя корил. Ведь это был важный свидетель. Надо было вернуться вместе с мужичонкой в редакцию (заманить его посулами, предложить день­ги), вызвать милицию, врача... В таком состоянии я ведь мог

и до дому не доехать.

Уж не помню как, но добрался. Поглядел в зеркало и понял, что скрыть такое от сослуживцев все равно не удастся, да и силы не хватит пойти завтра на работу, так что придется рассказать все, как было, и чем скорее, тем лучше.

(Хотя еще жег странный стыд, смешанный со страхом. Это чувство должно быть знакомо каждому. И особенно легко оно переносится каждым из нас на других. Бьют, убивают? Значит, за дело! Расчет преступников на безотчетный инстинктивный страх и стыд жертвы в подобных случаях — один из первейших, и он часто оправдывается. Иными словами, те, кто замыслил и осуществил нападение, как минимум, на 50 про­центов могли быть уверены, что я промолчу.)

Позвонил, конечно, домой Розе Всеволодовне — кому же еще? Кстати, если б она была в редакции, когда все случилось, я бы, наверное, туда все-таки вернулся. Трудно судить задним числом, но теперь кажется, что спутанные и мутные мои мысли зара­ботали бы в этом случае в правильном направлении. В минуту настоящей беды Бан­нова была человеком незаменимым, ее присутствие гарантировало искреннее участие и деятельную, умную заботу. К сожалению, в тот раз она покинула редакцию раньше меня...

Мой сбивчивый рассказ привел ее в ужас.

Буквально через пару минут раздался звонок Залыгина — он уже все знал от нее. В его голосе сквозила тревога, не объяснимая одним только состраданием...

Я провел жуткую ночь. Уснуть не давали нестерпимая головная боль и тошнота, но еще более — непрерывный поток мучительных предположений и догадок. Яснос­ти не было ни в чем. Возможна случайность, элементарный разбой, но почему ничего не взяли, не обыскали карманы, не отняли дипломат? Маньяк-убийца — также мало­вероятно. Удар был страшным, но добивать меня, похоже, не собирались. Получает­ся, караулили именно меня? Почему? Я не имел врагов. Никому ничего не задолжал. Вспоминалось какое-нибудь мелкое недоразумение из прошлой жизни, вспыхивала неприязнь к предполагаемому обидчику, какое-то время мусолилась; затем всплыва­ла иная версия, как будто более основательная, новый персонаж, новая обида... Так всю ночь напролет. В числе подозреваемых, не скрою, появлялись в том тяжелом кош­маре и новомирские персонажи, но — не на первых, далеко не на первых ролях, где-то на заднем плане, и я всякий раз старался гнать прочь эти постыдные домыслы. Слишком уж вульгарно. Не то место, не те люди, чтобы так мстить — за какую-нибудь отвергнутую статью, за недоданную премию... Можно ли, вообще, быть руководите­лем, никого не обижая?

На другой день жена помогла мне добраться до работы. Следовало показаться врачу (ведомственная поликлиника — рядом с редакцией) и обратиться в милицию.

Выглядел я страшно: пол-лица почернело, глаз заплыл кровью. Сарра Израилевна при виде меня посетовала, что напрасно уступила мне дорогу на лестнице — уж луч­ше бы ей досталось. Одна из корректорш недоверчиво спросила, отчего это, если все и правда случилось у подъезда, я пренебрег помощью сослуживцев и не вернулся в редакцию? Киреев добродушно сообщил, что его в молодости тоже били и голова после такого болит долго. Бухгалтеры (зачем-то пришлось мне к ним зайти, что-то по их просьбе подписать) встретили с бестрепетными лицами, да от них и трудно было ждать иного. Коробейников туманно намекнул, что тут замешаны солнцевские, и все косил профессиональным глазом, пытаясь высмотреть, что я там понаписал для ми­лиции...

— Будь это "гоп-стоп", тогда бы взяли кошелек и шапку, — решил следователь в отделении. — Значит, не "гоп-стоп".

Спросил, конечно, об отношениях на работе (дураку понятно, что самый близкий конец ведет туда), да что я мог сказать, кроме:

— Это все-таки "Новый мир"!..

Просвеченный рентгеном череп оказался, к счастью, цел, а насчет заплывшего, затекшего кровью глаза врачи обнадежили: отойдет.

Не помню уже, в тот ли вечер или на другой день (все было как в тумане) снова позвонил Залыгин. Справившись о здоровье, вдруг сказал:

— Видите, как у нас: я болею, теперь и вы больной...

— Надеюсь, ненадолго, Сергей Павлович!

— Так-то так... Я вот к чему: не передать ли денежные дела другому? Чтобы другой документы подписывал?..

— Конечно! — горячо поддержал я. — Давно пора. Поручите Спасскому, он суме­ет навести порядок. Хренова, похоже, уходить не собирается, а мне с ней не сладить.

— Так нельзя, — задумчиво сказал Залыгин, словно отвечая на свои скрытые мыс­ли. — Это может быть простая случайность.