На заре земли русской
Шрифт:
– Хорошо, – наконец сказал князь, не глядя на остальных. – Только пускай она сперва уйдёт.
Пожав плечами, Василько развязал руки девушке, но она не пошевелилась. Застыла посреди двора, бледная, безмолвная, точно мраморное изваяние. Она боялась не за себя – за Всеслава, но сделать что-либо уже было нельзя, а отказаться от слов своих князь не смог бы.
Неожиданно ворота с грохотом распахнулись, и на двор влетел легко вооружённый конный отряд. Белгородцы, понявшие, что силы неравны, и обороняться они не смогут, отступали к выходу со двора, но киевские дружинники окружили их так, что путей к отступлению не было.
– Никого в живых не оставлять! – крикнул Андрей, вытаскивая меч из ножен. Пешие с конными долго сражаться не могли, и вскоре отряд белгородских изменников были разбит. Василько, которому удалось сбросить с коня одного из киевлян, очистил себе дорогу к воротам, но ему тут же загородил путь кто-то из пришедших на помощь. Подняв голову, Василько увидел Димитрия.
– Убьёшь безоружного? – спросил он, прищурившись. Юноша спешился и выдернул клинок из-за пояса.
– Нет, – нахмурился он. – Но ты вооружён.
На мгновение Васильку припомнился их недолгий поединок у реки Немиги. Давно же это было… Теперь Димитрий не боится, его рука, сжимающая рукоять клинка, не дрожит, губы не шепчут бессознательно молитву. Несколько секунд он молча смотрел в широко распахнутые синие глаза Василька, а потом вдруг выбросил вперёд руку с оружием. Холодное лезвие полоснуло по плечу Василька, но тот успел отскочить в сторону. С его стороны было явное преимущество в вооружении – что короткий клинок против меча? – но увёртываться от выпадов противника у юноши получалось лучше, потому что не мешали тяжёлые доспехи. На нём не было даже шлема: нападение застало врасплох, и Димитрий успел только сообразить, что нужно звать на помощь младшую дружину, о вооружении и какой-либо подготовке речи и не шло. Василько никак не мог достать его, остриё меча со свистом резало воздух.
Димитрию удалось зайти со спины, и сразу же он осознал своё превосходство, хоть и временное. Пока Василько разворачивался и брал меч поудобнее, что было весьма непросто в его положении, Димитрий ловко перехватил его руку, сжимавшую оружие, и вывернул. Василько скривился от боли, выронил меч и понял, что эту битву проиграл. Секунду-другую он всматривался в противника. Ничто не дрогнуло в лице Димитрия, когда его клинок коснулся доспехов Василька.
– Это тебе за Злату, – прошептал юноша так тихо, что только Василько смог различить сказанное. И лезвие, тёплое от его рук, пробило броню на груди. Василько попытался вырваться, но Димитрий крепко держал его. Силы медленно покидали его.
– За Всеслава, – добавил Димитрий совсем уж едва слышно. – И за меня…
Василько рухнул на землю. Руки Димитрия дрожали, и он упал на колени подле него. Внутри всё скрутило, и от осознания того, что он только что лишил жизни другого, пусть соперника, пусть врага, его выворачивало наизнанку.
Через несколько минут всё стихло. Кто-то из слуг уже пытался тушить разгоревшееся пламя, охватившее постройки на дворе. Димитрий на негнущихся ногах отошёл от Василька, лежавшего ничком. В голове не было совершенно никаких мыслей, кроме одной: война есть война, но убить человека юноша никогда ранее не смог бы. Он не понимал, да и не мог понять, что произошло с ним в тот момент, что двигало им, что заставило совершить это.
Желана сидела на деревянных ступеньках крыльца, уронив голову на руки. Она уже не плакала, слёз не было, её узенькие плечи изредка вздрагивали от всхлипов. Киевские дружинники, быстро очистившие двор, похоронили своих погибших, и, казалось бы, ничего не напоминало о произошедшем, разве что сгоревший сарай да кровь на траве, посеребрённой росой.
В доме было тихо. Всеслав вернулся в свою горницу; в душе всколыхнулись смутные чувства. Непросто будет дальше град защищать, очень непросто: многие за Изяслава стоят, да и у него самого войска многочисленные наёмные, возьмут Киев без особого труда, начнут чинить расправу над всеми – что будет? Не лучше ли вернуться в Полоцк, собрать свою дружину, а после соединить её с киевской, как было недавно, в сече со степняками?
В углу пред иконами тлела лампадка под цветным стеклом. Лики Господа и Богородицы, равнодушные, безучастные, казалось, следят за всем, что творится вокруг, с некоторой снисходительностью. Князь мерил шагами просторную горницу, задумчиво разговаривая с самим собою. Злата молча вошла и прислонилась спиной к тёплой деревянной стене.
– Ты… как? – настороженно спросил Всеслав, заметив её. – В порядке?
Девушка молча кивнула. Да, в целом всё было хорошо, только в душе остался какой-то холод, какая-то пустота. И этой непонятной пустоты, заполоняющей собою всё, хотелось плакать.
– Я так перепугалась, – Злата подняла взор на Всеслава, и он взглянул в её тёмные глаза, ожидая встретить в них укор и осуждение, но лишь печаль и усталость сквозили во взгляде девушки. – Когда ты согласился на их условия…
– Прости меня, – тихо сказал князь, приобняв жену за плечи. – Обещался оберегать тебя, и вот, не сумел.
– Твоей вины нет, – Злата слегка улыбнулась. – Живы, и ладно.
– Когда б не Димитрий, всё могло закончиться иначе, – возразил Всеслав. – Это ведь он помощь привёл.
Их уединение нарушил робкий стук в дверь. Постучавшись и не дождавшись позволения войти, на пороге появился Димитрий, словно почувствовав, что о нём только что шёл разговор. Несмотря на довольно тёплый день, на нём был дорожный плащ, поблёскивавший на солнце золочёной застёжкой.
– Ты чего? – спросил Всеслав. – Лёгок на помине! Про тебя говорили.
Лёгкий румянец тронул щёки Димитрия, он смущённо улыбнулся, будто извиняясь, опустил голову, и светлые волосы упали на лицо.
– Уезжаю я, – тихо молвил он. И хоть был он немного печален, какая-то светлая радость слышалась в голосе его.
– Куда? – чуть ли не в один голос удивились Всеслав и Злата.
– В Царьград. Корабль пришёл, я… того… проститься хотел… – и, предугадав дальнейшие расспросы, продолжал. – Ведь Изяслав, когда воротится, будет искать меня за те несчастные письма, не сносить мне головы, коли попадусь ему. Мстислав, говорят, бросил Полоцк по его велению, к нему направляется. А за морем им меня не достать.