На заволжских озерах (сборник)
Шрифт:
И всё, что знаю, я раз по сто пел Борису за годы, которые мы вместе рыбачили. Он даже и не просил меня петь. Я всегда пел, а он слушал. Ему, видно, нравилось, что я пою. Он никогда не сказал, что у меня что-нибудь плохо получается.
Наоборот! Если я почему-либо надолго замолкал, он с беспокойством спрашивал меня:
— Тебе что, нездоровится? Заболел?
— Нет! А что?
— Да что-то ты замолчал. Спой-ка лучше!
Я, конечно, снова с удовольствием запевал.
А вот однажды сидели мы с ним как-то в Тамбове на вокзале, дожидались поезда на Москву. До поезда долго ещё было, и мы зашли в буфет пообедать.
Ну, закусили там, пообедали, сидим прохлаждаемся, вспоминаем Ворону, которую только что оставили.
Вот Борис тут и скажи:
— Не могу я себе представить товарища по рыбалке лучше, чем ты. Наверное, такого другого нет. Вот только разве... есть у тебя один недостаток...
— Какой же, Боря? — спрашиваю я. — Скажи, пожалуйста... Я не обижусь.
— Да ничего! Людей без недостатков нет, а твой и совсем маленький!
— Нет, уж ты лучше скажи, а то я всё время об этом буду думать.
— Ну ладно, скажу: поёшь ты!.. Только, пожалуйста, не обижайся. Да я уже и привык к твоему пению.
Я сказал, что, конечно, не обижаюсь. Но с тех пор вот я и перестал петь на людях.
ДЖЕК-РЫБОЛОВ
На Вороне, в районе Инжавина, встретили мы старого охотника. Он словно сошёл с перовской картины «Охотники на привале», уселся с нами у костра и чуть не до самого утра рассказывал нам всякие истории, одна невероятнее другой. Он даже и лицом немного напоминал перовского героя. Вот послушайте, что он рассказал нам про свою собаку. Я постараюсь сохранить по возможности даже его своеобразные выражения.
— Была у меня собака ирландской породы. Сеттер называется. А по кличке Джек. Шерсть рыжая, длинная, блестящая! Красивая была собака! И на охоте хоть куда! Ведь вот сколько их я нагляделся в своей жизни, сколько разных собак у меня самого перебывало в руках, а другой такой, как Джек, не встречал! Только что не разговаривала. А ума у него было поболе, чем у другого охотника. Всем на удивление был мой Джек!
Ни одного охотника в округе не было, который не просил бы уступить ему Джека. Бо-о-льшие деньги мне за него давали, но я ни за какие тыщи не соглашался продать Джека. Один раз даже увели его у меня. Пропадал недели две, а потом всё же сбежал и дорогу домой нашёл. Золотая была собака!
Да что вам рассказывать о такой собаке! Вы оба не охотники, поэтому всё равно в охотничьих статях собак не разбираетесь. Да и не об этом речь сейчас. Я хочу рассказать вам о другом: Джек очень любил ловить рыбу. Что? Не верите? Жалко, умер караульский объездчик Иван Александрович, а то спросили бы у него! Это он увёл Джека.
Конечно, Джек не спиннингом ловил рыбу, не нахлыстом. Всё-таки животное, не человек же! А вот на поплавочную большой был любитель.
Бывало, только возьмёшь в руки удилище, Джек подбежит и глаз не спускает с тебя. Взмахнёшь удилищем, поплавок не успеет воды коснуться, а уж он провожает поплавок глазами и смотрит, куда тот упадёт. Если закинешь хорошо, Джек завиляет задом, сядет поудобнее и глаз не спускает с поплавка. А если случится как-нибудь нескладно забросить, ну, скажем, поплавок не встанет, так Джек сейчас же подаёт свой голос, словно выговаривает: «Наплыв, наплыв велик! Наплыв велик! Убавь! Убавь!» Ну, а уж если поплавком сильно шлёпнешь по воде или нечаянно концом удилища хлопнешь — беда! Засрамит! Так облает, что, бывало, стыдно станет.
Вот так раскинешь штук пять-шесть удочек, воткнёшь их слегка в землю или положишь на рогаточки и смело можешь отдыхать или отлучиться по своей надобности. Как только начнёт клевать, как только поплавок дрогнет, Джек сейчас же подаст голос. Моё дело тогда только подсекать да вытаскивать рыбу. Иной раз задремлешь где-нибудь
А однажды было так. Рыбачили мы с приятелем Мишей Валюгиным на Старой Вороне. Ещё с вечера пришли туда, чтобы на утренней зорьке половить. Развели, конечно, костёр, чайничек вскипятили, поели, попили... А пока суд да дело, за разговорами и не заметили, как короткая летняя ночь кончилась и начало светать. Миша взял свои удочки и решил пойти на мысок, где Старая Ворона выходит к Новой Вороне. А я остался. Уж очень мне нравилось это место, да и рыбы здесь я всегда много брал. Особенно щуки здесь здоровы были!
Но вот напасть! Часа два мы с Джеком сидели, а поймали всего только двух махоньких окуньков. Насадил я их обоих на жерлицы и поставил одну прямо с обрыва (это где сваи от старой мельницы остались), а другую раскинул в протоке, за кугой.
Уж солнышко поднялось высоко, а кроме двух окуньков — ни одной поклёвки! Поплавки хоть бы раз дрогнули. А что всего удивительнее — и щука не хотела брать! Рогульки жерлиц висели как мёртвые.
Пригрело меня солнышко, стал я носом клевать и заснул незаметно. Видно, так я крепко спал, что и не слыхал, как лаял Джек. Проснулся я оттого, что кто-то тыкал мне в лицо чем-то холодным. Открываю глаза — а это Джек. Стоит около меня, тычет мне в щёку своим носом, а в зубах леску жерличную держит. Вскочил это я, сон как рукой сняло. Вижу, жерлица вся размотана и морда у Джека дёргается.
Схватил я леску и чувствую, что на конце её сидит что-то основательное. Стал я выбирать леску — она и зачертила, и зачертила по воде! Здоровенную щуку выхватил. А Джек-то, Джек-то! И прыгает, и лает, и волчком крутится! Рад, что такую щуку поймал. Кило пять, а то и шесть в ней было!
ОТКУДА ПОШЛА СЛАВА О БОРИСЕ
Уже три-четыре года во время отпуска мы с Борисом плавали по Вороне, ловили спиннингом рыбу; нас хорошо знали мальчишки прибрежных селений, но смутно представляли себе колхозницы, и уж почти ничего не знали о нас колхозники. Все сведения о нас исчерпывались одной фразой: «Да катаются тут на лодке двое москвичей, жируют и рыбу удочкой с каким-то колесиком ловят». Вот и всё. А уж делать какую-то разницу между мною и Борисом — об этом и речи быть не могло. Мы оба были просто «два москвича».
Но вот к Борису вдруг, в один день пришла такая слава, что о нём узнали все, кто хоть раз побывал на Вороне, в районе между Инжавином и Караулом. Дело было так.
В воскресный день плыли мы в своей лодке вниз по Вороне. Миновав Куликову косицу, мы подплывали к деревне Криволучье. Река тут несётся быстро, петляя между обрывистыми берегами, подмывая их и образуя водовороты. Глубоко в тёмной воде извиваются длинные косы ярко-зелёных водорослей.
Ещё издали мы заслышали песни, гармошку: в Криволучье гуляли. Когда мы миновали последнюю излучину, перед нами открылась деревня, а на берегу реки сидели кучками колхозники. Парни с гармошкой и девчата — отдельно, а солидные колхозники — отдельно.
Как только мы показались на виду, песни и гармоника умолкли и все уставились на нас. Мы подплыли к берегу, поздоровались. Борис остался в лодке, а я взял ведёрко и пошёл в деревню за молоком.
Наверное, прошло не больше получаса, как я вернулся из деревни. Выйдя к реке, я с тревогой увидел, что берег опустел и все сгрудились в тесную кучу около того места, где я оставил в лодке Бориса.
«Что-то случилось», — подумал я и быстро пошёл к реке. Лодка стояла на месте, а Борис держал в руках свой спиннинг и что-то рассказывал окружившей его толпе. Кто-то взмахивал руками и ахал, кто-то качал головой и чмокал языком, а парни внимательно слушали Бориса, рассматривали спиннинг, катушку, наперебой задавали вопросы.