Набат-3

Гера Александр Иванович

Гена забросил морковь для выжарки и сделал вывод: в этой стране глупее баб. дорвавшихся до торжества феми­низма, только хитроумная радиостанция «Эхо Москвы», которая намеренно отсекает рассудительных, заставляя слу­шателей верить трикотиновому гласу. Поступая так, она еще больше расчленяет общество, культивирует злобу и рубит ветку, на которой сидит.

Гена забросил в казан шинкованный лук, а ведущий опроса сделал вывод: руки прочь от советских рельсов.

Каков поп, таков и приход. И тут никто не осведомил­ся: люди, где вы нашли отмороженного идиота, который клялся па Конституции быть ее защитником и первый

на­рушает ее? Ведь не в шахтерах беда, а в разобщенности, и, пока все вместе не скажете «нет» отморозку, быть вам за­ложниками самой разрушительной системы, которую по­могли создать собственными руками.

Именно гакос возмущение кипело в Геннадии, когда он шумовкой ворошил золотистый лучок и отправлял в казан ровно нарезанные куски баранины'. Если плов, так по всем законам, а каша с мясом, какую готовят пришед­шие с работы бабы своим мужьям, — это не плов, это быдлятская пиша, отчего они сами потолстели до срока, а мужики спились...

Интересная мысль пришла к нему: рамки, сузившие кру­гозор простого люда до размеров телеэкрана, сослужили тем, кто их ставил, плохую службу. Люд отверг коммуняк. Эти же рамки продолжали служить новым лидерам в девяностые годы, и ничего путного опять не получалось. Люд как лил. так и продолжал спиваться, по Борьку-алкаша отверг: не умеет пить. И опять Россия прозябает без хозяина.

«Что же надо люду? Пусти среднестатистического граж­данина ко мне на кухню, через неделю краны потеку г, при­пасы сожрет вчистую, еще и готовку обгадит: плов говно, водка жидкая, хозяйка б-б-б... Хорошо хоть хозяйки пето.

— Прекрасный плов будет! — сам себя похвалил Гена, принюхавшись к запахам из-под крышки казана.

Гена старался не зря: сегодня его дорогому гостю мож­но заново вкусить нормальную пищу. Не протирки, сочки и кашки, а еду настоящих мужчин. Луцсвич разрешил.

Гена Крокодил упрятал Судских на своей квартире, и Луцсвич молчаливо согласился, хотя генерал был еще очень сырой. А разве есть другой вариант? Крокодил понравил­ся Луцсвичу, Луневич понравился Крокодилу. Судских по­нравился обоим. Так образовался мужской союз, дающий право закрыть глаза на условности.

Док. не зарежь сразу, — сказан Судских Луцевичу на операционном столе. — Еще долги взыскивать надо.

И больше никаких просьб. На Судских живого места не осталось. А разрыв селезенки сразу определил, на чьей стороне Луцсвич. Менты отделали Судских. как Бог чере­паху, зато Луцсвич заштопал Судских с дьявольским ге­нием Паганини. Утро нового дня со стрельбой и матами, с отчаянной дерзостью чертей в масках стало для Луцеви­ча аккомпанементом к его солирующему скальпелю в уни­сон с темой: нет, ребятки, Судских я вам не отдам. И нищенское житье в панельной многоэтажке, и вор в зако­не с необычной просьбой, и собровцы в клинике застави­ли быть Луцевича предельно искусным. Вот и весь дьяво­лизм на одной струне его души.

Отходил Судских плохо. Бредил, звал какого-то Тиш- ку; медсестра Женя Сичкина, приставленная Луцсвичсм, забыла о сне.

Геннадий предлагал вызвать десяток самых классных медсестер, но Женя стоически отказывалась: сама.

— Выживет? — заглядывал в истонченное лицо Суд­ских, спрашивал Геннадий осторожно.

— Должен, — твердо отвечала Сичкина. — Живучий он, борется упорно. А мне кажется, будто я уже нянчила его, каждую клеточку знаю. Выживет.

Па пятые

сутки бдений температура у Судских спала, и он открыл глаза.

— Женечка, дайте попить, — молвил он сухими губа­ми, и Сичкина превратилась в очарованную козочку:

— Вы меня знаете! >1 же говорила!

— В бреду слышал ваше имя, — прозаически улыбнулся Судских. Он перевел глаза на стоящего рядом Геннадия.

— Салют, генерал...

И ему виноватая улыбка н ответ.

Еще через три дня в теле Судских пробудилась жи­вость, а через неделю профессор Луцсвич разрешил кор­мить его нормальной пищей, и Гена Крокодил расстарал­ся пловом.

Геннадий мужественно не затевал с ним посторонних разговоров, только обычные для знакомства. О том, как Судских попал к нему, ответил односложно: поговорим позже, здесь генерал в безопасности. Судских оказался тер­пеливым.

Вскоре Луцсвич разрешил ему вставать, и Женя Сички­на сняла неусыпное дежурство. У Геннадия появилась воз­можность беседовать с опальным генералом без свидетелей.

Шаг за шагом, слово за слово прорезался основной интерес Крокодила. Крокодил — он и есть крокодил, но он не был бы удачливым хищником без умения прятать острые зубы. К тому же Геннадий не был корыстным, и если есть понятие «крокодиловы слезы» — есть у кроко­дила душа и чувство справедливости.

Само собой, до пикантной темы о миллионах воров­ской семейки они обсудили и тему злоключений Судских, и участие вора в законе в судьбе Судских. С последним проще: ребята Геннадия, встряв в разборку с Мастачным, проштрафились перед Буйковым, и в знак дружбы он обе­щал вождю баркашей вызволить без шума Судских. О про­исшедшем начете на клинику Судских не знал, будучи в трансе, зато Геннадий дап ему возможность поговорить по телефону с Буй новым. Все объяснилось. Но другую тему Ген­надий обстраивал красиво, подобно пастырю с заблудшей душой, чтобы не наткнуться на вежливый отказ. Забота за­ботой, понимал он, только Судских не из тех людей, кто пенит свою жизнь превыше всего. Опшатит за чуткость с лишком, но с криминальным миром не свяжется.

Геннадий не зря внимательно прослушивал радиокоммен­таторов. Телевидение, за редким исключением, служило хозяе­вам положения, посягательство на их власть и крамола отсека­лись, усекались, подавались зрителям в приглаженном виде. Игла Останкинской башни по-прежнему вкалывала своим паци­ентам парализующие препараты, зато в прямом эфире на радио прорывались нотки истинного положения вещей, когда из мозаики взглядов можно было сложить истинное панно происходящего, что позволяло ему чутко реагировать на из­менение среды и располагать свои силы так, чтобы любое, самое дерзкое преступление отводило от него внимание стра­жей закона. Разумеется, речь не о мокрых делах и заказных убийствах — Крокодил покончил с ними давно; другое дело — отьем награбленного. Грабили не домушники и даже не мокрушники — что можно взять за самый приличный скок? Ну, пять тысяч долларов, ну. на двадцать тысяч манаток, ну, побрякушек на сто тысяч. Разве это навар? Ужин в приличном ресторане и один заход в казино оттянуться... У впасть иму­щих, вот у koix) можно разжиться, душеньку порадовать! Но это уже политика, для чего надо быть ориентированным, дер­жать глаза открытыми в грязной политической среде. Впро­чем, в проточной воде крокодилы не водятся.