Набат-3

Гера Александр Иванович

Щелк на другой канал — поют. Поют и прыгают. Тел­ка ноет, козлы прыгают. Классика прямо, пастораль под африканский бит. У девицы оголенные ягодицы, зато са­поги по самую репицу. Почти нет платьица, голоса со­всем нет. Гонят безвкусицу по самую репицу под цвето­музыку и прожекторы. Ца-на.

Раздраженно перещелкав остальные каналы, Вавакин оставил телевизор в покое и поправил здоровье бутербро­дом с севрюгой холодного копчения. Даванул пару апель­синов и запил трапезу экологически чистым соком. Ну, креветку сьсл. Королевскую, ну, конфетку сжевал. Шоко­ладную.

Тоска...

Чем еще заниматься? Врача пока не нашел, друзей пет, с врагами разбираются другие. Что ж теперь, доллары пе­ресчитывать? Вернулся к телевизору и с безразличной ту­постью смотрел, как ехидничают и шестерят под умных болваны из «Белого попугая».

. Хоть вешайся от тоски.

Зато совсем небезразлично было Толмачеву, когда к нему обратились с просьбой поместить в клинику наркомана.

— У нас другой профиль! — резко возражай Толмачев, так и не поняв, кто домогается с просьбой.

— А если подумать? — со смешком спросили его. — Знаем мы про ваш профиль. F– сть бабки, будут и профиля.

— Какое хулиганство! — возмутился он, бросая трубку. — А вы говорите, у нас законность возможна.

У него сидел Судских, с которым захотелось познако­миться ближе. В стране один хаос собирался сменить дру­гой, и осторожный Толмачев пе хотел попадать из огня в полымя. Что, если этого пациента поместили одни, а спра­шивать будут другие?

— Ваше лечение, — продолжал он прерванный разго­вор, — зависит от вас. Хотелось бы знать, что именно повли­яло на вашу психику, что сгато причиной заболевания?

— Повторяю, доктор, я абсолютно .здоров, — здраво, но устало ответил Судских.

— Все так говорят, — не принял довода Толмачев. — А данные обследования показывают, что у вас вялотекущая шизофрения.

— Она присутствует у всех людей, как остаточные яв­ления стрессовых ситуаций, и я пока не видел документа, где указано, что вялотекущую шизофрению лечат прину­дительно.

~ Вы берете на себя слишком много, — язвительно произнес Толмачев. — Я обязан выполнить предписание следственных органов. Если вас удастся излечить, вас ожи­дает суд, если нет — лечение перепрофилируем.

— Простите, но в чем меня обвиняют? — попытался вызнать хоть что-то Судских. — Мне никаких обвинений пе предъявляли. Задержали на улице и доставили сюда.

— Это не мое дело. Мне дали предписание.

— Позвольте хотя бы взглянуть на него.

— Этого я позволить не могу, — тоном превосходства ответил Толмачев, — Это составляет этику и тайну произ­водства.

Судских понял, что в лоб этого кондового медика не взять. Он сошлется на документы, прервет разговор чуть что, здесь требуется другой подход, надо вынудить его смяг­чить терапию, иначе превратят в развалину. неспособную в дальнейшем и мыслить нормально.

— Послушайте, доктор, я буду с вами откровенен, если именно этой

откровенности вы добиваетесь от меня. Я стал жертвой правительственных интриг, по нынешний режим долго не протянет. А когда Бремя вернется на кру­ги своя, с вас могут спросить за мое принудительное со­держание здесь.

— Что вы говорите? — игриво всплеснул руками Тол­мачев. — Здесь не ищу г, здесь я парь и бог.

— У вас синдром Аллы Пугачевой, — рискнул проти­виться Судских, повел разговор на грани фола.

— Как вы сказали?

— Чтобы царствовать середнячку с амбициями, надо окружить себя бездарями и подстраивать пол них талан­ты. Независимая Долина уже царит без оглядки на Пуга­чеву. Точно так, — не обращая внимания на побагровев­шего Толмачева, продолжат Судских, — правит наш Ельцин. Умных он прогнал от себя, избрал рвачей и без­дарей, строя из себя всенародною батюшку-царя.

— И вы утверждаете, что не страдаете шизофренией? Как язык повернулся хулить непогрешимую Пугачеву? Я уж не говорю о президенте, которого только ленивый не поносит! Придется вам добавить аминазина. И запомните одно, — внушительно заговорил Толмачев. — здесь не ле­чат, здесь прививают покорность. Л вы — у|роза обще­ству. Я па стороне общества, — подчеркнул Толмачев.

— Вы хуже, — почернел Судских. — Вы ржа. разъеда­ющая его. Я генерал УСИ и смею вас уверить, что с рук вам не сойдут глумления над людьми, как Ельцину не сой- дуг сто выкрутасы. Не сейчас, так на том свете!

— Какая поза! — подбоченился Толмачев на тираду Судских. — Хорошо, вы генерал. У нас уже есть Наполеон и два апостола, и оба Павлы. Хорошо! Хотите стать марша­лом? — не боясь угроз Судских, насмехался Толмачев. — Только скажите, я проведу по документам. Я ведь гово­рил: здесь я царь и бог.

— Не поминайте Бога всуе! — сам собой резанул язык Судских. — Кар небесных не боитесь?

— Ой-е-ей! И этот туда же, — поморщился Толмачев. — Женя! — крикнул он в ординаторскую. — Нашему гэбисту двойную дозу прямо сейчас! И неделю без прогулок!

«Что ж ты нс возмутился? — мысленно спрашивал Все­вышнего Судских. — Какая-то безродная дрянь измывает­ся, а ты молчишь?»

Небо оставалось немо.

«Видать, совеем отказался от России Творец-...»

Небо над Россией оставалось немытым.

— Отправляйтесь к себе, господин генерал, — сказал напоследок пакость Толмачев.

И все же прорвавшаяся очарованность Судских возы­мела действие. У Толмачева частенько случались пациен­ты, привозимые органами, только чаще это было во вре­мена устойчивые, когда сам он находился под зашитой органов, а сейчас начальство менялось чаше, чем носки чистюли, и в какую сторону будет мести метла, неизвест­но. И не сигнал ли это, что последнее время очень редко к нему присылали подобных пациентов? Этот был исклю­чением, за пару недель сто пребывания здесь никто не спросил о нем, и кому это надо, если вся страна дурдом?