Набат
Шрифт:
— Чего ты молчишь? Случилось что?
Голос Барбукаева вывел Тасо из нерешительности.
— Письмо получил с фронта, — дернул плечом.
— Интересно, — оживился Барбукаев. — Сын пишет?
— Из штаба. Буту пропал без вести, не находят его. — Тасо перебрал край толстой суконной скатерти.
Секретарь нервно прошелся по кабинету, снова сел.
— Без вести, говоришь. Не он первый пропал неизвестно куда, но не могу привыкнуть к этому. Мы тоже были на войне с тобой, — проговорил Барбукаев.
Словно валун взвалили на плечи
— Тебя я знаю давно, и Буту верю. Не думаю, чтобы он изменил присяге.
Барбукаев опустил руки на колени:
— Неприятно, конечно, что люди пропадают и никто не знает куда.
Всплыло в памяти Тасо, как в тридцатом году в него стреляли бандиты, и Барбукаев всю ночь простоял в больнице, не ушел, пока не сделали Тасо операцию… Тогда Барбукаев был секретарем партячейки.
Зазвонил телефон, Барбукаев снял трубку.
— Слушаю. А-а, это ты, друг. Вот что… Нас вызывают в обком. Да. Через час, на моей машине. Потом поговорим, заходите ко мне.
— Понимаете, сейчас у меня посетитель.
Барбукаев встал, посмотрел в окно.
Тасо поднялся сгорбившийся, постаревший: «Посетитель». Секретарь взглянул на него и смягчился:
— Ты пока никому не рассказывай о случившемся. В районе пройдет молва о сыне старого коммуниста, люди неправильно истолкуют. Нет, не может человек пропасть, не иголка в стогу… План заготовок молока надо выполнить досрочно.
Оторвал Тасо глаза от стола, посмотрел мимо Барбукаева:
— Не подведем…
— Ты представитель райкома в Цахкоме.
Тасо уже взялся за массивную дверную ручку, когда Барбукаев окликнул его.
— Подожди…
Медленно всем телом повернулся Тасо: что он хочет сказать, когда и без того все ясно.
— Держи, — вынул Барбукаев письмо из конверта. — Можешь обрадовать Дунетхан Каруоеву.
Что за черт, никак не поймет Тасо, снова читает:
«Дорогой товарищ Барбукаев. Пишу тебе перед боем. Над головой немецкие самолеты. Как видишь, в моем деле разобрались и освободили. Обещали после войны поговорить кое с кем. Партбилет мой сохранился? До встречи. Хадзыбатыр Каруоев, член ВКП(б) с 1918 года, артиллерист».
Вернулся Тасо в Цахком, созвал на нихас аульцев; прочитал им письмо Хадзыбатыра, и все стали поздравлять Дунетхан, а она расплакалась, не могли успокоить, пришлось увести ее домой.
Нихас опустел, Тасо задул фонарь. Уже было за полночь, а он все сидел под дубом. Вся его жизнь, день за днем прошла перед ним.
…Мальчишкой он пас на опушке телят, когда в доме случилось несчастье, а он о нем узнал вечером, вернувшись в аул. На околице встретился с ребятами, и они почему-то не побежали, как обычно, навстречу: стояли, опустив руки, спрятав в землю глаза, точь-в-точь как выражают соболезнование родственникам умершего старшие. Тасо растерянно посмотрел
В маленьком дворе было тесно, и мужчины толпились на улице. Тасо протиснулся в саклю, никто не обратил на него внимания, да и женщины, причитавшие без умолку, не сразу сообразили, что мальчик-то — наследник покойного, единственный его сын. Все забыли о нем в момент явившегося нежданно горя, а он стоял у ног отца, укрытого буркой. Первой заметила мальчика плакальщица, и она же напомнила людям о его существовании, причитая, что на плечи Тасо легла забота о больной матери.
Прошло время…
В тот день, когда Тасо пригласил аульчан на тризну, он почувствовал себя взрослым и дал слово свести счеты с подлым убийцей, да не пришлось сдержать данную клятву: убийца умер на каторге.
Грянула революция, и молодой Тасо взял винтовку.
О той боевой поре напоминал людям пустой рукав его кожанки. Никогда Тасо не искал спокойной жизни. Окружком направил его в горы укреплять Советскую власть, да так он и остался в Цахкоме. Здесь, вместе с любимой пришло в дом счастье, но только было оно недолгим, — жена, подарив сына, умерла.
Испытания, испытания… Сколько их было. А сколько будет… Единственная радость — сын. Ах, Буту, Буту, не уберег ты себя. Где ты, что с тобой? Мысли Тасо прервал цокот копыт.
— Разве так встречают гостей?
Чей это голос?
Секретарь райкома партии, соскочив с коня, шел к крыльцу, рядом с ним — незнакомец, похоже городской.
Поднялся Тасо, расправил под ремнем складки на гимнастерке, надвинул на лоб шапку и шагнул навстречу приезжим.
— Э, цахкомцы тем и отличаются, что ласкают ухо гостя словами. Нет, чтобы зарезать барана.
Барбукаев вошел в помещение:
— Знакомьтесь, инженер из города.
Гость крепко пожал бригадиру руку. Сели. Секретарь райкома партии — в кресло, инженер — на табуретку, а Тасо остался стоять. К его холодной спине прилипла рубаха, ныла поясница.
— Закрой дверь, поговорить надо, — попросил незнакомец. Сам же шумно захлопнул окно, спросил:
— С какого ты года в партии?
Не сразу ответил Тасо, положил руку на сердце: как всегда, партийный билет на месте. В партизанском отряде стал он коммунистом. После боя, когда их крепко потрепали и отряд отступил в горы, Тасо сказал комиссару, чтобы его считали большевиком.
— Так когда ты вступил в партию?
— Осенью восемнадцатого.
— Давно! Постой, постой, а почему не в семнадцатом? Почему долго размышлял? — допытывался приезжий, хотя знал каждую строчку из биографии Тасо.
«Ах ты… Мать твою так, когда мы босые, голодные с одной винтовкой на троих, шли во весь рост на врага, ты под столом бегал, а теперь усомнился во мне? Дожил, ничего не скажешь, черти кто Советскую власть оберегает от меня».
— Проверять меня взялся? — Тасо ударил кулаком по столу так, что подскочила чернильница. — Молод еще.