Набат
Шрифт:
— Тихо, побереги нервы, — незнакомец предостерегающе поднял руку. — Здесь вопросы задаю я, твое дело — отвечать!
— Не одну партчистку прошел, так что допроса мне не устраивай, — все тем же резким тоном произнес Тасо.
Он побагровел, а когда снова поднял голову, то лицо его стало мертвенно бледным.
В разговор вмешался Барбукаев:
— У нас очень важное государственное поручение, вот и расспрашивает, хотя он знает о тебе… Видишь ли, мы не имеем права рисковать делом, которое нам поручил Комитет Обороны… Прости,
Тасо стоял насупившись: с этого бы и начинали.
— Так… Кто-нибудь посторонний живет в ауле? — спросил незнакомец.
Помедлил Тасо с ответом, не сразу вспомнил о беженцах.
— Значит, чужих нет?
— Чужих нет. Беженцы — брат и сестра живут в моем доме.
— Надеюсь, ты умеешь хранить тайну?
— Умел до сих пор!
— Вот что, инженеру нужно помочь найти в горах пещеру.
Приезжий взмахом руки подозвал Тасо к столу и понизил голос:
— Об этом никто не должен знать!
— О чем?
— О нашем разговоре и что мы были здесь.
— Через час во всех аулах только и будут говорить о вас. Разве приезд гостей можно утаить?
— Да, ты прав… А вот разговор о пещере ты забудешь, как только мы уедем отсюда, — жестко произнес Барбукаев.
— Запомни, от меня никто и ничего не услышит, — твердо произнес Тасо. — Если узнают, то от тебя самого.
Он был возбужден, лицо его опять раскраснелось, глаза блестели; успокоившись, спросил:
— Пещер в горах много, для чего нужно?
Приезжий из города оставил свое место, наклонился, чтобы не говорить громко:
— Приказано найти место для будущей партизанской базы.
Удивленно посмотрел на него Тасо: какая еще партизанская база? Его недоумение понял гость:
— Мы должны быть готовы ко всему. Теперь ты сознаешь ответственность поручения?
— Когда собираетесь в горы? — спросил в свою очередь Тасо.
— Сейчас, — отрезал инженер.
Догадался Тасо, что гость из города вовсе не инженер, а похоже, начальник.
— Найдем такое место, — задумчиво проговорил Тасо. — И в гражданскую войну там наша база была.
— Проведешь кружным путем, мы не хотим, чтобы враги узнали о ней, — сказал строго Барбукаев.
Кивнул Тасо: к чему столько говорить об одном и том же.
С утра Мария принялась за уборку, затем быстро приготовила скромную еду на весь день и уселась за вязание: аульские женщины готовили посылку на фронт, и Дунетхан поручила ей связать пар десять теплых носков. Работая, Мария не забывала о своем горе. На родине осталась могила сына, оттуда ушел в армию муж, в дороге, в степи, похоронила мать.
Медленно разгорался кизяк в открытом очаге, тлел, нещадно дымя, Мария видела, как это раздражало больного брата. Но что она могла поделать, ей никогда в жизни не приходилось растапливать такую печь.
Стараясь раздуть огонь, Никита напрягался из последних
— Никита, пожалей себя, дым уже изъел глаза.
Он сделал вид, будто не слышал, и продолжал махать теперь уже назло ей, Марийке.
— Если у тебя плохое настроение, при чем же другие? — мягко сказала она.
Однако, видя, что брат упорствует, она встала, вырвала у него из рук фуражку и надела ему на голову.
Кашлял Никита долго, сжалившись, Мария взяла его под руку, увела в комнату, уложила на кровать, а сама, стиснув руки в беспомощном отчаянии, стояла у изголовья. Она знала, что больному уже не помогут врачи. Еще дома у брата признали бронхиальную астму. Обещали вылечить, тут началась война, и спустя несколько дней, брат примчался из больницы, велел матери с сестрой собираться в путь. Они пытались отговорить его, умоляли, но Никита был непреклонен: «Гитлер истребляет всех. Разве не видите — это людоеды из Германии? Я болен, болен, мне же не убить Гитлера! Может, вы хотите угодить ему в лапы? Так я этого не желаю, ясно?» И вскоре семья покинула город.
Со двора тихо постучали, через секунду приоткрылась дверь.
— Вот… Тасо прислал, — Алибек протянул кошелку.
Мария взяла у мальчика сверток, развернула: в нем оказалось свежее мясо. Не успела она поблагодарить, расспросить, что нового, как мальчик исчез.
Не забывает о них. То овечьего сыру раздобудет Тасо, то муки.
— Раньше ты вкусно готовила соус, — проговорил брат, — и Тасо накорми.
— Один он, как волк… Ах, зачем только мы мучаемся? Лучше умереть, — Мария смахнула слезу.
— Я тебя уже измучил, — простонал Никита.
— Оставь, пожалуйста, не о тебе говорю… — еще пуще расплакалась сестра.
Никита оторвал голову от подушки.
— И это сказала ты? — в его глазах было страдание. — Моя сестра Мария? Того не может быть. Скажи, что это не твои слова.
Она опустилась рядом с ним на колени и прильнула к плечу. Дрожащими пальцами брат водил по ее лицу, приговаривал:
— Ты знаешь, один бог хотел нас погубить, другой спас, ниспослав добрых людей. Потерпи, вот придет конец войне… Каждую ночь мне снится наша мама, к себе зовет.
— Не надо, — взмолилась сестра.
— Ну, хорошо, раз не надо, так и не будем, — брат закрыл глаза.
Мария пригладила ему волосы, концом фартука провела по вспотевшему холодному лбу. Ей показалось, что он уснул, но стоило пошевелиться, как Никита беспокойно заворочался:
— Мария, не оставляй меня…
— Я здесь, — она склонилась над изголовьем.
— Кажется, я умираю, — прошептал больной.
У нее защемило сердце.
— Господи, о чем ты говоришь, — сквозь слезы произнесла Мария. — Тебе просто плохо.