Набат
Шрифт:
— Чем же он тебе не угодил?
— Деньга нет.
— Так это аллах тебе их не дает, а ты у нашего попроси — сразу целый сундук пошлет.
В глазах Измаила мелькнули искорки.
— Послал? — тихо спросил он.
— Послал. Теперь со дня на день жди.
— Хорош человек Андрей. Умник Андрей. Молодец Андрей. Когда видал его — сразу нравился. Сразу сказал — хорош человек Верин брат. Жалко, мало гостит... Андрей хорош, Вера хорош, Федор хорош, все хорош, — похваливал Измаил.
— А мы с тобой? — улыбнулся Рубцов.
— И мы хорош. Сначала ты, потом я. Значит, будем дело делать. Пойдем, поглядишь.
Измаил
— Как Федор сказал, так и делал.
Через два дня на имя Веры Трофимовны Симбирцевой прибыл багаж — зашитый в рогожу сундук. Носильщик Рубцов и оказавшийся на станции Измаил принесли багаж, и вскоре пришел с дежурства сам помощник начальника станции. Оставшись на стороже во дворе, Устин Рубцов скалывал около крыльца лед, а в доме, запершись на все замки, Симбирцевы и Измаил занялись сундуком. Откинули тяжелую толстую крышку, оклеенную изнутри бумагой, под ней — в старой шубе на лисьем меху — никелированный самовар; под ним — валенки и несколько свертков холста, охотничьи сапоги, эмалированный таз и кувшин. Тщательно пересмотрели все вещи — в них не было ничего. Симбирцев надрезал фанеру, втиснутую в пазы крышки, оторвал ее вместе с бумажной оклейкой, и в сундук посыпались листовки, брошюры. Вскрыл Симбирцев второе дно сундука, тоже сделанное из фанеры, — там был гектограф, в плотно закупоренных банках — краска и желатин.
Вера Трофимовна отложила брошюрки, отпечатанные и типографским и гектографическим способом; среди них — «Морозовская стачка»; «Как взяться за ум»; «Пауки и мухи»; «Манифест Коммунистической партии»; «Кто чем живет»; «Хитрая механика»; «Речь коммуниста Варлена».
Через час Измаил увозил от Симбирцевых кухонный стол, внутри которого было все, что прислали в тайниках сундука.
— Обзаводишься утварью помаленьку? — повстречал Измаила у переезда стрелочник.
— Ага. Помаленьку.
Симбирцев избрал будку подходящим местом для конспиративных встреч, печатания листовок и хранения нелегальной литературы. От окраины Хомутовки начиналась проселочная дорога, свернув с которой можно было через небольшой перелесок пройти к железной дороге и к самой будке. Место глухое, неприметное и в то же время недалеко от города.
И день такой встречи настал.
Накануне Настасья Макеева пришла с побирушек и вечером шепнула Прохору Тишину, чтобы он хоть в ночь, хоть в полночь обязательно забежал к Агутину, — у маляров до него важное дело есть. От них Прохор узнал, что будет собрание в будке, на которое звали его с Тимофеем Воскобойниковым; растолковали, как дойти туда, какие слова надо сказать поджидающему человеку и запомнить, какими ответит он.
— Я Петьку Крапивина еще позову, — сказал Прохор.
Стылый вечер прихватил снег коркой крепкого наста и подсушил лужи. Идти было легко, а налетавший в спину ветер подгонял, заставляя невольно ускорять шаги. Воскобойников радовался, узнав, что и здесь, в глуши, отдаленной от больших промышленных городов, есть люди, готовые к революционной борьбе, какой бы тяжелой она ни была, и хотел скорее встретиться с ними. Прохор и Петька Крапивин горды были тем, что их, как равных, принимали в свой круг подпольщики.
— Литником
— Зачем?
— Мало ли... В случае, так отбиться им.
— Трусишь?
— Не в том дело, а чтобы за себя постоять.
Прохор шел, мысленно повторяя слова, которые надо произнести, и они казались ему настолько несуразными, что могли вызвать у любого человека недоумение и усмешку.
«Очумел, что ли? — скажут в ответ. — Какое утро, когда к ночи время идет!»
У своей будки медленно прохаживался Измаил. В тишине, снова прильнувшей к земле после прошумевшего поезда, отчетливо слышались шаги. Измаил негромко кашлянул и подался навстречу.
— С добрым утром, — тихо произнес Прохор.
— С завтрашним днем, — ответил ему Измаил. — Проходи.
Прохор нащупал рукой дверную скобку и потянул ее к себе. В будке — полумрак от привернутой лампы. За столом — какие-то люди.
— Вот и еще один, — по голосу узнал Прохор Алексея Брагина и улыбнулся ему.
В простенке на скамейке сидел Михаил Матвеич Агутин и указывал место рядом с собой. Прохор сел, осмотрелся. Из знакомых были лишь маляры, а остальные пять человек — не известные.
— Кто это, не знаешь? — шепотом спросил он Тимофея, указав глазами на Симбирцева.
Воскобойников промолчал.
— А баба эта?..
Тогда Воскобойников пригнул к себе его голову и, легонько щелкнув пальцами по носу, сразу ответил на все:
— Кого знаешь — ладно. А про других не допытывайся. Не в гости пришел, чтоб знакомиться.
За столом сидели Симбирцев и его жена, Алексей Брагин, смазчик Вершинкин и телеграфист Касьянов. За ними, у стены, — Рубцов и Агутин. Приоткрылась дверь, и в нее просунулась чья-то голова.
— Можно взойти?
— Можно, можно.
Вскоре пришли еще двое, и в одном из них Прохор узнал турушинского стеклодува Мамыря. Видел его в «Лисабоне», когда приходил туда, чтобы встретиться с малярами. А другой сам объяснил, кто он:
— Прямо с паровоза. Боялся, что опоздаю.
Симбирцев посмотрел на часы.
— Должен еще один товарищ подойти, но он, кажется, на дежурстве. Может, начнем?
— Начнем. Семеро одного не ждут, а нас тут — двенадцать, — ответил за всех Касьянов.
Симбирцев встал, оперся руками на край стола и заговорил:
— В России, товарищи, капитализм выходит на большую разбойничью дорогу грабежа и насилий. Железные дороги, заводы и фабрики множат класс пролетариев, людей, пришедших из разных мест, но с одной общей судьбой. Каждого из них неотступно преследует мысль: как бы не остаться без заработка. У многих — семьи, и страх потерять работу, очутиться перед лицом голода заставляет их терпеть глумления, на которые способны хозяева с шайкой своих приспешников. Хозяин и его приказчики могут заставить рабочего привести им свою жену или дочь, могут ни во что ставить человеческую личность, творить любое беззаконие. Им все сходит с рук. Хозяин, оказывается, вправе распоряжаться своими рабочими, как помещик распоряжался крепостными. Рабочие создают ему привольную жизнь, оставляя себе только одну нужду. В крови и в грязи рождается капитал, в угнетении рабочих людей проходят дни всех дятловых и турушиных. Не хозяева — благодетели, дающие рабочим кусок хлеба, а рабочие ежедневным семнадцатичасовым трудом дают жизнь тунеядцу, трутню, паразиту и своре его приближенных.