Начало
Шрифт:
Последнее, что осознал и запомнил, был громкий и противный хруст чего-то ломавшегося в груди, затем всё медленно и плавно поплыло в синюю-синюю даль.
* * *
— Не дышит! В больницу его!..
— Третья больница! Третья! Рядом третья! Недалеко!..
«Я что, в мороке? Голоса слышу», — думаю я и пытаюсь встать, но боль в груди не даёт пошевелиться, а лёжа на спине рассмотреть себя не удаётся.
— Я что, помираю? — спрашиваю голоса в голове.
— Третья больница! Третья! Рядом третья! Недалеко!..
—
— Меня никто не слышит? Алло, Москва! — кричу я в синюю неизвестность.
— Запомни: Третья больница! — ревут мне голоса хором.
— На кой мне она? Я же в порядке, — отвечаю им и уплываю в даль.
* * *
Кухня огромного размера с разными столами и столиками, буфетами и тумбочками. Полным-полно овощей и фруктов, конфет и пряников, зефира и мороженого. Мама хлопочет у плиты и готовит что-то на обед. Вкусно пахнет борщом и компотом. Я стою посреди комнаты, а вокруг мечутся младшие братья и сёстры разных возрастов и цветов волос. Все шалят, толкаются, смеются и дурачатся прямо на кухне.
— Мама, а Ирка опять ко мне сильно прижалась, — жалуюсь я на прыгающую на одной ножке младшую сестрёнку с белыми бантами на голове.
— Снова обожгла? — не оборачиваясь, спрашивает мама.
— Нет, но воды из моего Тетиса много выпарила. А я там гуппиков развёл. Уже собирался тех шипастых рыбок выпустить, которые из испорченной икры вывелись, но она помешала. Я ещё тогда злой на Акварьку и Натурку был, за то, что с икрой подшутили, — жалуюсь я маме непонятно на что.
— Ничего страшного. Иди, поиграй во дворе, а с ней я поговорю. И на девчонок зла не держи, они не знали, что я те зёрнышки пометила, хоть и почерневшими они уже были, — говорит мне мама.
Я выхожу во двор и начинаю играть с братьями в чехарду.
— Нас возьмёте? — спрашивают меня три сестры-сверстницы.
— А вы мне ничего не сломаете? — оглядываюсь на близняшек и пытаюсь что-то вспомнить.
— Ничего не бойся. Не бойся ничего, — нараспев говорят мне сёстры.
— Точно. Вспомнил. Третья рядом. Там всё случится, — лепечу я в ответ и уплываю в сторону и вверх, а потом в синюю-синюю даль.
«Опять», — успеваю подумать и засыпаю в небе, обдуваемый то холодным, то тёплым ветром поочерёдно.
* * *
— Глотай. Сейчас всё увидим, — командует мне кто-то. — Это стеклянный всевидящий глаз.
На всякий случай, проглатываю что-то вместе с водой, неизвестно откуда взявшейся во рту. Темнота вокруг начинает рассеиваться, и я вижу включившийся телевизор Рекорд. На экране что-то мелькает и перемещается, будто шарик по красному тоннелю, а вокруг всё тот же непроглядный мрак. Я не понимаю, что показывает телевизор, почему-то ставший цветным.
— Вот, смотри. Слева и справа сломало по одному ребру. Вбило их внутрь грудины. Всего-то пара рёбер. Зато без осколков, лёгкие и сердце целые. Отлежишься. Заживёт, как на собаке.
— Нельзя мне лежать, —
Почему-то не могу смотреть на то, что показывает телевизор. Наверно, от быстрой поочерёдной смены картинок.
— Тьфу на тебя! — прикрикивает напоследок незнакомец и пропадает.
«Ничего не бойся. Не бойся ничего. Третья больница. Третья. Рядом третья. Недалеко», — снова втолковывают мне голоса в голове.
* * *
— Очнулся? — спрашивает меня Александр-третий.
— Ты что не видишь? Он же не дышит! — вопит у моего уха одиннадцатый.
— А ну дыши, зараза! — орут на меня бойцы-футболисты.
Я стою и шатаюсь от слабости, а дышать мне совершенно не хочется. Но этим шалопаям нужно сказать, что со мной всё в порядке, а воздуха в груди нет, поэтому я через силу пытаюсь вдохнуть, но у меня никак не получается.
Наконец, добиваюсь своего, и воздух с шумом влетает в лёгкие, а вместе с воздухом в них влетает дикая жгущая боль, от которой моментально валюсь наземь и прижимаю голову и руки к груди.
— Братцы, помираю, — хриплю я близнецам и задыхаюсь от боли.
— Размечтался, — хором возмущаются близнецы. — А мы что, за компанию с тобой?
— Давайте его в Третью больницу оттащим, она же недалеко отсюда, — предлагает кто-то из близнецов.
Я вспоминаю видения, проносившиеся в голове, как свинцовые пульки в тире, и осознаю, что мне срочно нужно куда-то бежать.
«Ничего не бойся! Не бойся ничего!» — колотится в голове, отзываясь болью в груди.
— Поднимите меня, — требую я, не зная зачем.
Меня сразу же подхватывают и, всё ещё согнутого бережно ставят на ноги.
— Нельзя много смеяться. Слёзы накликать можно, — говорю я мамину примету и, кряхтя от боли, начинаю разгибаться.
Когда выпрямляю спину, боль затихает, а мой взгляд упирается в женщину в чёрном платке и таком же чёрном платье, медленно бредущую с низко опущенной головой по другую сторону школьного забора. Женщина поворачивается к нам, и я вижу в её руках огромные песочные часы.
«Добрая тётенька!» — мелькает пугающая догадка, и сразу над головой звякает колокольчик. Мысли начинают метаться и путаться, ноги становятся ватными, и я в испуге думаю, что тётенька пришла за мной и уже готова разбить мои часы на школьном перекрёстке.
«Ничего не бойся. Не бойся ничего», — снова советуют голоса, и я вижу, как Добрая отворачивается и уходит от нашей компании в сторону Третьей больницы.
— Знак Угодника! — хриплю я, что есть мочи, забыв про боль. — Началось наше несчастье!
— Совсем плохой. Бредить начал, — отзывается кто-то за моей спиной.
— Слушай сюда, олухи. Игры кончились. Беда, которую мы ждали в октябре, уже у кого-то из нас дома! — ору я на притихших мальчишек. — Заткнули уши. Разговаривать с миром буду. Если кто не заткнёт – оглохнет. Слово даю, а силу мою вы видели.