Над бездной
Шрифт:
— Я слышала сквозь сон, ты что-то говорила мне и как будто бегала по комнате.
— Кто-то бросил подсолнечник в окошко.
Подруги окунули руки в кувшин с водой, плеснули на лицо, пригладили свои волосы плохим гребнем и сошли вниз.
Катуальда уже хлопотала около печки; Церинт колол топором лучину; семилетний Нарцисс забавлял красным лоскутком ребенка в люльке, чтоб тот не орал; Люциана сидела у окна.
— Да тронься же наконец с места. Люциана! — говорила Катуальда укоризненно, — что
Красавица продолжала неподвижно глядеть вдаль.
— Фараонша египетская! — крикнула Катуальда.
— Руки огрубеют, матушка, — нехотя отозвалась дочь.
— От гороха-то?.. ленивица!.. руки у тебя огрубеют!.. для какого дворца они назначены?!
Люциана, не трогаясь с места, затянула грустную песню.
— Сказали дуре ласковое слово, — она и вообразила себя какой-то наядой, любимою царем. То руки у нее огрубеют, то лицо загорит!.. Церинт, хоть ты принеси горох-то!.. Дочь, почини рубашонку Нарцисса!.. или и от этого руки огрубеют?
Люциана достала с полки красивую шелковую ленту и принялась вышивать, не ответив матери.
— Доброе утро, матушка! — сказали старшие девушки, войдя в кухню.
— У вас с Люцианой, кажется, и нынче буря, — заметила Амарилла.
— Сидит да ковыряет ни к чему ненужное вышиванье у окошка, а дела не делает, — отозвалась Катуальда.
Амарилла подошла к люльке, вынула ребенка и стала его забавлять. Гиацинта принялась мыть горох, принесенный братом.
— Певец воротился, — заявил Церинт, толкнув Гиацинту локтем и плутовски подмигнув.
Гиацинта бросила горсть гороха в лицо брата и сказала с напускной досадой: — Отвяжись!.. мне-то что до него за дело?!
— Нет дела!.. — насмешливо воскликнул молодой рыбак, — а кто его чаще всех вспоминал?
— Аврелий вернулся, дитя мое, — шепнула Катуальда Амарилле, отойдя от печки.
— Матушка, — отозвалась Амарилла тоже шепотом, — зачем ты так часто говоришь мне о нем?
— Певец говорил Церинту, что Аврелий не забыл тебя… он любит тебя, дитя мое.
— Матушка, тише!.. хозяин-батюшка опять будет браниться.
В комнату вошли рыбаки и их жены.
— Что ж платок-то мой не носишь, спесивая? — шепнул Никифор Гиацинте.
— По будням его таскать прикажешь? — отозвалась красавица, снимая горшок с огня.
— Ты мне обещалась пояс сплесть.
— Сплету на досуге… отвяжись!.. обварю!
— Спесивая!
— Люциана, довольно тебе мяукать песни! — закричала Катуальда, — ты еще не в лавке сидишь, а на лавке.
Рыбаки захохотали.
— Еще, может быть, в лавке-то и не придется сидеть, — язвительно заметила Гиацинта, — уж вот полгода, как был тут Евмен с Аристоником; что ж они не сватаются?
— За меня хоть посватались, а за тебя никто и не думал, — сказала
— Посватались, да в тучку спрятались, — поддразнил сестру Церинт.
Все уселись завтракать.
— Сосед Барилл, новости-то какие! — раздался голос Вариния под окном, — певец воротился.
— Знаю, — сердито ответил рыбак, не отрываясь от завтрака.
— Вчера вечером я его видел; белокурым он стал, растолстел, глаза у него искрятся… сущий чародей Мертвая Голова, не к беде будь помянут!
— Звездная Царица!.. не рыбак я Суду, если не отколочу его самой большой рыбой!.. только покажись он сюда!.. расшибу!
— Вчера, вчера он приехал.
— Церинт, не его ли ты перевозил?
— Не знаю, батюшка. — ответил плутоватый юноша, — кто-то попросил меня лодку дать. Ночью я не узнал в лицо. Мало ли народу перевозим!
— Попросил бы он у меня лодку!.. я б его выкупал!.. жена, если я еще раз увижу то, что видел, расшибу рыбой и тебя!
Все захохотали, помня, что бывало не раз между певцом и Катуальдой.
— Никифор, — сказал Барилл, — я тебе много раз говорил, чтоб ты не смел садиться рядом с Гиацинтой.
— Что ж мне делать, хозяин, если она садится рядом со мной?! — ответил рыбак.
— Я сказал тебе, что отдам за тебя Амариллу; тебе ровня работница, а не хозяйская дочь.
— Будет по-твоему, господин, — покорно ответил Никифор.
— Все выйдет по-твоему, батюшка, как по слову оракула, — прибавила Гиацинта.
— Сосед, беда! — пропищал Вариний за окном, — певец идет!
— Где? где? — закричали все.
Вариний вбежал в хижину с испугом.
— Причалил!.. причалил! — кричал он.
В эту минуту раздались звуки веселой плясовой мелодии; рыбаки невольно начали отбивать такт ногами под столом.
Звуки смолкли, и чрез окно в комнату прыгнул певец прямо на стол.
— Опять тебя принесло! — заворчал Барилл.
Рыбаки хохотали.
— Вон из моего дома!.. прочь с моего стола! — кричал Барилл.
Певец без малейшего страха спрыгнул со стола на пол, пролезши между Никифором и Гиацинтой. Обожатель красавицы был задет рукой певца и опрокинулся со своего стула.
— Здравствуй, краснощекое яблочко! — сказал певец Гиацинте, — вез я тебе в подарок парчу пергамскую, да не довез.
Он звонко поцеловал Гиацинту в ухо.
Ошеломленная красавица глупо поглядывала то на певца, то на Никифора, который барахтался на полу, не в силах вынуть из-под стола свои увязшие ноги, то на смеявшихся рыбаков; в голове у нее звенело от неожиданного поцелуя.
— А тебе, дядя Барилл, я шапку привез, колпак фригийский, замысловатый, — сказал певец и, схватив плошку с остатками похлебки, надел на голову бранившегося рыбака.