Над бездной
Шрифт:
— Такие же, как ты, кинжальщики?.. бедный Аврелий!
— Аврелий вовсе не неопытный юноша, как ты полагаешь. Это очень умный и уже бывалый на войне человек; ему 27 лет; он никогда не был ни простаком, ни игроком, ни мотом; никакие усилия его матери-злодейки не могли совратить его в заговор. Амариллу он много раз видал в домах Семпрония и Нобильора; она ему нравится.
— Но его отец…
— Узнав тайну моего рода, сочтет за честь родство со мной.
— К кому же ты теперь поступишь на службу, высокородный павлин в вороньих перьях?
— Никому я теперь не стану служить. Я теперь вольный человек.
— Не лги! ты не дух.
— Певца вы больше не увидите.
— Ты честно исполнил твой долг. Прав Семпроний!.. он сказал, что его дочь не могла бы того сделать, что сделал ты, таинственный певец. Даже зная, что ты любил меня по приказу, я не чувствую злобы на тебя; когда ты уйдешь, я буду вспоминать тебя с благодарностью.
— И вспоминать, хоть изредка, те блаженные для меня дни, когда мы вместе бродили по лесам и горам? Вспомнишь?
Художник томно вздохнул.
— Да, Электрон, вспомню; были ли, в самом деле, те дни блаженными для тебя, я не уверен, но для меня они из тех, что не повторяются в жизни. Тогда впервые узнал я прелесть истинной дружбы, — дружбы без женщин, вина и азартной игры… дружбы чистой, как я полагал… о, если б это было не напускное!.. если б ты был не наемником!
Сказав это, художник заплакал.
— Теперь я больше не наемник; я — вольный человек без службы; я не пойду служить даже тебе, если ты не хочешь любить меня по-прежнему.
— Дай мне твою честную руку!.. благодарю тебя за все, что ты для меня сделал!
Руки крепко пожали одна другую, и мир был снова заключен. Преграда к дружбе мгновенно рушилась от этого рукопожатия.
— Друг! — шепнул художник.
— Милый! — ответил певец.
— Я не могу не любить тебя!.. я не могу жить без тебя!.. обманывай меня опять, сколько хочешь, твои обманы не оскорбят меня больше; только не уходи, не покидай меня!
Друзья поцеловались.
— Ты плачешь, — сказал художник, — твое сердце не камень; нет!
— У меня каменное сердце. Нарцисс!.. Квинкций!.. милый друг!.. если б мое сердце не было подобно камню, то погибли бы мы оба.
— Эти слезы… эти рыданья… ах, я верю, верю тебе опять!
— Ты не скажешь, что дружба моя была фальшивой дружбой наемника, когда узнаешь мое тайное имя, узнать которое ты страстно добивался давно. Аврелий узнал это имя и лишил меня моих чар.
— Аврелий узнал твое волшебное имя!.. Аврелий знает больше, чем я!..
— Когда он выдаст мою тайну, я должен исчезнуть. Волшебство мое кончилось.
— Если б я узнал это имя, то никогда не выдал бы твоей тайны.
— Эта тайна убила бы тебя.
— Аврелия она не убила, а меня…
— Аврелий узнал ее уже не рано, когда, все равно, близилось это время. Пойдем в господский дом!
Глава XXXIII
Названные сестры
В мансарде под крышей рыбачьей хижины было две комнаты. В одной из них спала гордая Люциана, а в другой, что попросторней, Амарилла и Гиацинта.
Был уже довольно
Подруги сидели рядом, за неимением мебели, на полу около раскрытого сундука Гиацинты.
— Всех нас родители назвали по указанию судьбы, — сказала между прочим Гиацинта, перебирая разные красивые вещицы, — меня, потому что госпожа Росция принесла матушке при поздравлении букет из первых гиацинтов, расцветших в ее саду. Я родилась в Риме, когда матушка была актрисой, а батюшка за морем был. Брата Церинта назвали так, потому что в тот день ночевал у нас купец Церинт; Люциана рождена в самый момент восхода солнца; Нарцисс получил имя в честь Нарцисса-отшельника, приходившего тогда, а он редко сюда ходит. Все мы названы по указанию судьбы, а твои родители, Амарилла, дали тебе имя не подходящее. Отец дал тебе имя, происходящее от любви, и продал нам… какая же это любовь?!
— Отец ли он мне, Гиацинта… сомневаюсь я в этом. Я не могу звать певца отцом… я привыкла видеть в нем только болтуна, нарушителя нашего спокойствия. Мое имя не от любви, а от горечи взято; горькая моя жизнь, точно полынь. [51] Милая Гиацинта, ты меня любишь, как сестру, а я погублю твое счастье.
— Погляди, какой пестрый платок!.. это новый у меня. Отгадай, кто подарил.
— Кай-Сервилий?
— А вот и не он совсем.
— Ну, твоя мать.
— И не матушка. Что ты такая скучная, Амарилла? ты похожа на рыбу, которую потрошить собираются. Странный у тебя характер!.. если б меня просватал отец за Никифора, да я день и ночь стала бы хохотать и прыгать… чем он тебе не люб?
51
Amare — любить. Amarus — горький.
— Никифор люб мне, как брат родной, но я знаю, что тебе он люб больше, чем брат. Ты умрешь, если тебя за него не отдадут.
— Это настоящий египетский платок; в Египте их девушки на головах носят вот так.
Краснощекая, прекрасная рыбачка кокетливо повязала свою голову новым пестрым платком.
— Красиво? — спросила она, улыбаясь и вертя в руках маленькое жестяное зеркало.
— Очень, — ответила Амарилла.
— Не сказывай, милая, отцу!.. мне его подарил наш Никифор.
— Будешь ты, Гиацинта, плакать от меня!.. твой отец отдаст меня за Никифора.
— А может быть и не отдаст, потому что матушка не хочет. Да что Никифор!.. люблю я его… ах. как люблю!.. а все-таки он не купец. Если бы мне нашли жениха богатого-то я и Никифора забыла бы со всеми его платками. Ах, если б купец посватался!.. посадил бы он меня в хорошую комнату на мягкое кресло и целый день позволил бы жевать сласти… как было бы хорошо, Амарилла!.. дал бы мне купец самой душистой помады из нарда или мирры… у меня есть одна банка… я ее не употребляю, а только нюхаю… ведь другую-то не получишь!.. подарил бы мне купец резную гребенку с амурами, сшил бы мне платье желтое с золотыми полосами и цветами, настоящее пергамское парчовое. Эх, провоняли мы тут рыбой!.. какие тут женихи, Амарилла!