Над пучиной
Шрифт:
Они стояли у самыхъ перилъ.
Положимъ, что вы не захотите развода, скандала; что вы будете имть достаточно гордости, чтобъ заморить себя, терпливо снося свой крестъ. Но вдь онъ тоже человкъ! И вроятно человкъ далеко не совершенный… Что вамъ порукой въ его терпніи?.. Въ его охот сносить положеніе далеко не лестное
Какая-жъ и кому тогда польза отъ вашего самопожертвованія?..
– Какъ кому? А моему отцу!.. Если-бъ только я могла переломить себя, свыкнуться!.. Онъ былъ бы доволенъ и спокоенъ…
– Да, но свыкнуться вамъ невозможно, а потому… вы меня изумляете! Я понимаю, что батюшка вашъ такъ ослпленъ богатствомъ Звенигородова, желаніемъ, чтобъ его милліоны достались вамъ, что онъ обманываетъ себя пріятной надеждой: стерпится де – слюбится, а перемелется – мука будетъ. Но вдь вы сами-же убждены, что этого быть не можетъ! Вы знаете, какъ ужасно обманулся бы вашъ отецъ и поплатился бы въ васъ за свою слпоту. Зачмъ-же вы его подвергаете такой ошибк? Такому непоправимому преступленію и горю?.. Не ваша-ли обязанность вразумить его, сказавъ ему твердо всю правду?.. Вы не заблуждаетесь, какъ онъ – и на вашей обязанности лежитъ спасти его и себя!
– Да онъ не повритъ мн!.. Онъ знаетъ, что я не люблю, что я презираю этого человка, а между тмъ… Она захлебнулась, сдерживая волненіе.
Подъ вліяніемъ его прямыхъ, рзкихъ рчей, она начинала самой себ представляться такимъ чудовищемъ корысти и нечестности, что ей казалось, что Арданинъ долженъ наврное, въ душ, ее презирать.
– Что же – между тмъ? – спросилъ онъ, напрасно выждавъ продолженія ея словъ. Между тмъ князь продолжаетъ настаивать на своемъ несчастномъ заблужденіи? Вы это хотли сказать, не правда-ли?.. Но, княжна! Вдь онъ это длаетъ, думая, что дочь его такая-жъ безсердечная и пустая женщина, какъ сотни, какъ тысячи другихъ, которымъ только и нужно одно богатсгво!.. Потому что не воздаетъ вамъ должной справедливости, не сознавая, что вы не таковы! Что вы – исключеніе!
Голосъ его звучалъ такъ мягко, такъ горячо, такъ убжденно, когда онъ этими словами опровергалъ ея едва сознанныя опасенія, что вс лучшія силы сердца дрогнули въ ней благодарной радостью и она, сама не успвъ опомниться, протянула ему свою руку и крпко пожала его.
– Спасибо вамъ, Юрій Алексевичъ! – сказала она со слезами, блеснувшими въ поднятыхъ на него большихъ темныхъ глазахъ. Вы цните меня не по заслугамъ, но этимъ вы открыли мн глаза. Спасибо вамъ!.. Я теперь ясно вижу, что должна сдлать. Онъ задержалъ ея руку въ своихъ на минуту и, самъ глубоко волнуясь, спросилъ ее:
– Вы скажете князю всю правду?.. Вы откажете Звенигородову?
– Да. Завтра-же! Мн жаль отца… но пусть будетъ, что будетъ!.. А сознательнаго преступленія я не могу на себя взять.
– Будетъ лучше, чмъ вы думаете. Я убжденъ въ томъ!.. Правда и долгъ честно исполненный – сами въ себ ужъ заключаютъ для честнаго человка счастіе и награду.
– Дай Богъ! – вздохнула
– Ей стало немножко грустно отъ предсказанія такого, – только такого счастія.
VII
Издали уже блистало новое сіянье, – сіянье всевозможныхъ увеселительныхъ огней. Это подходили къ Малому Фонтану.
Надъ пестрой береговой иллюминаціей, горло, на гор, громадное электрическое солнце, переливавшееся голубымъ и розовымъ свтомъ. Обливая море, зелень и берега, покрытые движущейся массой людей, этотъ перемежавшійся свтъ придавалъ всей картин истинно волшебный видъ… Только что они подошли, начался фейерверкъ.
Крутящіяся колеса, снопы и букеты разноцвтныхъ шаровъ, звздъ и ракетъ, все отражалось въ мор, сіяло въ немъ и повторялось двойной красотою. Но надъ всмъ этимъ земнымъ огнемъ, неизмримо выше, ярче и величественне, сіяла небесная красавица, луна, заливая небо, море и землю такимъ брильянтовымъ свтомъ, предъ которымъ меркли вс ухищренія людей.
Пока князь Ладомирскій со своимъ обществомъ любовался картиной съ верхней рубки, куда капитанъ парохода самъ попросилъ ихъ взойти, въ виду толкотни, которая должна была сейчасъ произойти на палуб, стеченіе публики, возвращавшейся въ городъ, уже началось. И благо было имъ, что они пріютились на рубку? Посл фейерверка народу на пристани то и дло прибавлялось, и едва наложили мостки, толпа заволновалась и начала неудержимо изливаться на маленькаго «Дядю». Сходни трещали подъ напоромъ. Послышались возгласы и увщанія распорядителей и начальства:
– Тише, тише!.. Куда спшите? Успете. Не напирайте! Довольно!.. Нтъ больше мстъ!.. Вотъ идетъ другой пароходъ… Подождите!..
Но вс убжденія оказывались тщетными, народъ валилъ съ берега, будто спасаясь отъ пожара.
– Это ужасно! Настоящее стадо барановъ! – разговаривали на рубк.
– Да! Пароходъ значительно ослъ! – замтилъ Арданинъ.
– Капитанъ! Вы не боитесь, что пароходъ не снесетъ такого груза? – обратился Звенигородовъ къ капитану.
– Снесетъ-то снесетъ, положимъ, но они передавятъ другъ друга. Нтъ возможности снять сходней при такомъ наплыв.
И, перевсившись за перила рубки, онъ началъ кричать матросамъ.
– Закрыть бортъ! Сымайте мостки!.. Не тутъ-то было! На пароходъ сходили не люди, а сплывала цльная масса, словно потокъ лавы.
Въ толп раздавались крики, визгъ, смхъ, плачъ дтей и оханіе людей, которымъ наступали на ноги, давили ребра. Наконецъ раздалась ршительная команда:
– Сцпись!.. Никого не пускать!.. Сходни долой!
Была пора. Пароходъ крпко ослъ, а на палуб не то что сидть – стоять было трудно. Народъ проникъ всюду: люки, лстницы, борты – все было занято, отъ низу до верху. На вахт даже рулевой подобралъ локти, моля только не заслонять ему компаса.
Капитанъ съ величайшимъ трудомъ старался водворять порядокъ, обезпечить движенія команды.
Князь и его спутники поглядывали не безъ опасенія на это переполненіе утлаго пароходика, въ черной, присмирвшей толп было что-то зловщее. Онъ искренно раскаявался, что не предвидлъ этого, что допустилъ эту прогулку.