Надувной доброволец

Айлетт Стив

— Ты предполагаешь, я считаю иначе.

— Почему бы и нет? Или я прав, или ты — чистое зло.

— Я зло. Я занимаю позицию и делаю из неё шоу для тех, кому хватает мозгов противостоять тому, что я делаю.

— Делаешь. Ты признаёшь, что сюда включена таинственность.

— О да. Таинственность, убийство — и летаргия, уйма летаргии определённого сорта.

— Уйма летаргии, говоришь. Определённого сорта.

Ну ладно ты, ублюдок, я задержал тебя надолго разговорами и успела приехать полиция — можешь объяснить всю свою чушь их мёртвым лицам. Не ожидал та

кого

поворота, а? Добрый день, офицер — я вызвал вас из-за этого ублюдка — несёт чушь и тратит моё сладкое время.

— Добрый вечер, Фред.

Проблемы со священником

И тут вплывает Пустой Фред, вырядившийся коппером, такую песню ты пытаешься спеть.

– Да.

– Ты собираешься в этом упорствовать?

— Я говорил, он был экспертом. Потом Войска Годбера приземлились обнажёнными на рынке и начали орать на перепуганных охотников за сделками.

— И что же орали Войска?

– “Оставьте меня, наконец, в покое”. И я убежал.

Потому что Академия Омаров преследовала меня.

— Ясно.

— Вы понимаете, что я имею в виду, когда говорю, что Академия Омаров преследовала меня.

— Ты имеешь в виду всех.

— Десять из десяти, Сынок Джим — неплохой результат.

И я столкнулся с замученным клоуном, у которого пар дымился из вертикального ротового отверстия. Моя голова, легла на плечо мученика и светила, как красный фонарь.

В начальной стадии яд хорошо расслабляет, да вы знаете.

Он издал странный вздох.

— С трудом верю. Ты считаешь, что дискуссия с демонами — неплохой повод посмеяться? Кекс с изюмом травм, что ты зовёшь детством, заставляет тебя недоверчиво пробовать на зуб монету реальности.

— Не совсем так, падре. Просто ужасно скучно. К счастью, это местный стиль, так что никто не замечает.

— Ты считаешь себя нормальным?

— А разве не у всех член снабжён рёберной клеткой?

Он с шумом вдохнул через ноздри. Следом суждение.

— Ты кончишь, вычерпывая глаза и бальзамируя тела за компанию, брат.

— Интересная мысль, падре — да я…

— Опасный человек. Нож, прижатый к животу нашего общества. Как можешь ты жить с таким клубком змей в голове? Я трепещу от одной мысли…

— …это всё очень здорово, падре, но можешь ли ты…

— …найти способ действовать в этом мире, невзирая на бремя зла, способное распластать бетонную обезьяну.

— …ты будешь слушать мою исповедь или нет, ублюдок? Кулак расщепил переборку, и вся жалобная коробка начала валиться среди наших собственных криков и криков ублюдков, ждущих в очереди снаружи. Он вылез из своей двери, а моя упёрлась в пол, и меня оставили там “пылать”. Так они думали. На самом деле я принёс с собой сала, так что можно было получить немало удовольствия. По крайней мере, проявил плёнку, но пока я был там занят, Эдди решил прекращать с подземной лабораторией и попытался найти нормальную работу — потом он обо всём рассказал. Он передал интервьюеру CV, состоящий из набросков черепах. — Вот, возьмите, — сказал он, передавая его, — прошу, вонзайте мослы.

— Расскажите мне, как вы видите ваше будущее?

Эдди

знал, что последует этот вопрос, и заготовил небольшую речь.

— Будущее — это то, за что отвечают бюрократическими голосами. Бюрократические голоса, прежде всего, — тона веры и глаза, что искрятся, в моей жизни они подобны любви. Будущее? Металлическое дыхание под старыми небесами. Мутирующие карты, отражение города на пляже. Уши с булавочную головку, равновеликая философия. Будущее. Будущее за нами.

— Это… весьма оригинальная, и, рискну сказать, вдохновляющая точка зрения. Какова ваша нынешняя среда обитания?

— Заразные кошки, кишащие руины.

— И что вы считаете своим величайшим достижением?

— Я абсолютно безупречен.

— Вы когда-нибудь рассматривали своё лицо?

— Никогда.

– Ваше лицо куда важнее, чем вы считаете. У меня здесь дюжина отчётов о том, что оно стоит пятьдесят две штуки. Я собирался предложить вам всё, что угодно, но теперь, видимо, не смогу. Нет, мы пошлём вас в космос, Эдди.

— Космос? Зачем?

— По возвращении вы распугаете горожан с улиц, и я смогу хоть раз спокойно дойти до дома.

— Можно выйти на минутку?

И он бежал так быстро, как только его несли руки и ноги. Гипнотическая неспособность Эдди вести себя по-мужски заставляла нас кататься по полу от смеха.

— Ползая в углу в пустой ванной, Эдди, перевариваешь волосы и косметику. Вот как ты кончишь, о да, теперь я знаю.

— Не знаешь.

— Мелешь публике, что приватность становится сигналом “занято”, а, Эдди?

— Только не я.

И он сделал ещё одну попытку в лаборатории. На этот раз вырастил официанта. В свете единственной голой лампочки его кокон выглядел исключительно подозрительным. В протоплазме его сопротивление уменьшилось под бременем химического снотворного. Говорили, что есть приют специально для таких личиночных и, временами, жестоких трансформаций, с помощниками, чтобы убирать слизь. Так вы не верьте. Если бы что-нибудь подобное существовало, это была бы многомиллионная индустрия, а не фирма на один домик.

Я одиноко сидел в лаборатории, когда он начал просыпаться, пихаясь в эмбрион. Но вот он родился во взрыве зародышевого молока, он был так похож на настоящего официанта, что я ударил его по яйцам, а потом размозжил голову куском камня. Я ещё добивал его, когда пришёл Эдди и увидел этот кошмар.

— Ладно, Эдди, — пропыхтел я, успокаиваясь, — как ты видишь, трещины идут прямо у него по лицу, будто в окно попал камень.

— Чем это вызвано?

— Ему в лицо попал камень — и ты знаешь, почему.

— Объясни мне.

— Потому что он сам напросился.

— Словами?

— Нет, не словами, нет — действиями и своим пониманием их неизбежных последствий. Ведь каждый их знает.

— Может, он не знал.

— Уверяю тебя, их знает каждый.

– Ладно, брат. Вернёмся к разбитому лицу, как так вышло?

— Я же как раз объяснял тебе ситуацию во всей красе?

— Да объяснял. Можно ли это в какой-то степени считать, что это и есть жизнь за жизнь, как ты поклялся дьяволу, когда увернулся от расстрельной бригады?