Наедине с совестью
Шрифт:
Смугляк задумался. В словах Сашки много было здравого смысла. На минуту он представил себе беседу с начальником политотдела дивизии. Полковник - справедливый, человечный, никогда не спешит с выводами. И вдруг он узнает, что Смугляк - это не смелый, живущий делами разведчиков командир, а преступник. Ему нельзя доверять жизнь тридцати воинов, его нужно немедленно изолировать. И начальник был бы прав.
– Поколебал ты меня, Саша!
– сказал Михаил после долгого и тягостного раздумья.
– Видимо, придется подождать. Уцелею - после войны покаюсь, не уцелею - пусть простят меня люди. Не шкуру свою спасать, а воевать бежал я из лагеря.
– Вот это другое дело!
– почти выкрикнул Сашка.
– В своем
Послышался звонок. Начиналось время обеда.
*
Днем и ночью госпиталь жил большой неспокойной жизнью. С переднего края продолжали поступать тяжело раненые. Одним нужно было срочно обрабатывать раны, другим делать серьезные операции. Врачи и медсестры не снимали халатов. Даже "безнадежных" они вырывали из рук смерти. И все же на опушке стройного и густого сосняка ежедневно появлялся свежий холмик.
Михаил часто приходил на это новое кладбище и подолгу простаивал у какой-нибудь могилы, низко опустив голову. Тяжелые чувства надрывали его сердце, бесконечные думы теснили мозг. Сколько жертв принесено уже во имя чести и независимости Родины! В годы гражданской войны гибли воины Октября, тогда смертью храбрых пал и его отец - пулеметчик щорсовской дивизии. Теперь гибнут ровесники Михаила. Дорогой ценой оплатили они сыновнию любовь к родной земле. Да и он, человек горняцкой породы, не дрогнет, взглянув смерти в глаза.
– Не грусти, Ворон!
– услышал он как-то позади себя.
– Эти парни хорошо умерли. Я завидую им. Они не ползали, а летали!
Смугляк узнал Сашку, повернулся.
– Откуда ты знаешь?
– спросил он.
– Командир их орудия рассказывал, - пояснил Шматко, читая надпись на братской могиле.
– Моим соседом был по госпитальной лёжке. Боевой и смышленный хлопец. Под Ельней, говорит, восемь немецких танков пытались прорваться в тыл нашего полка. Эти артиллеристы и встретили их. Семь машин подбили, а восьмая наскочила на пушку, раздавила ее и прислугу помяла. Пока везли хлопцев в госпиталь, двое скончались, а командир орудия отдышался. Теперь он снова воюет, а я вот продолжаю ползать здесь, хлеб на дерьмо переводить. Тоска меня съедает, Ворон, места себе не нахожу. Пойдем-ка до обеда сыграем еще партию в шахматы.
– Это можно.
Последние дни перед выпиской из госпиталя Смугляк почти не разлучался с Сашкой. В откровенных беседах бывший "король воров" поражал его рассудительностью и глубоким знанием жизни. Казалось бы, война должна была еще больше исковеркать душу Сашки, а получилось наоборот. В черством сердце Гвоздя чувствовалась искренняя теплота и нежность. Он сильно подобрел. О многом переговорили они за эти дни, сидя на лавочке или прогуливаясь по лесу. Как-то под вечер Михаил завел разговор об образе положительного человека в обществе. Он рассказал несколько интересных случаев из жизни, одновременно высказывая свое презрение к хулиганам, ворам и к тунеядцам. Сашка внимательно выслушал его, приподнял голову и, не спеша, словно взвешивая каждое слово, сказал:
– Не во всем ты прав, Ворон! Человек не родится преступником. Условия жизни уродуют его. Ты думал об этом?
– Думал. Но что ты можешь сказать в оправдание людей-трутней, людей-паразитов, изменников?
– Я буду говорить не о них, а о себе. Вот послушай. Ты хотя и немного, но помнишь своих родителей, а я своих совсем не помню. До десяти лет жил у сельского кузнеца вроде приемного сына. В те годы я узнал, что какая-то женщина родила меня и подкинула на крыльцо одного богатея. В селе сразу пронюхали об этом. Мать не нашли, а меня отдали бездетному кузнецу. Он был хорошим человеком. Присвоил мне свою фамилию, дал имя, которые я ношу до сих пор. Все было сделано по-человечески. Спасибо ему! А что
– Слушаю, говори!
– вздохнул Михаил.
– Ну вот, отравили мне в селе душу, я и сбежал в ближайший городок. Первое время околачивался на станции то подметалой, то подносчиком. Квартировал на вокзале под лавкой. Оборвался, завшивел. А тут кто-то разнес слух, что в Бухаре люди живут очень сытно и свободно. Не раздумывая, я и подался в этот далекий край. Ехал, конечно, "зайцем". Ночь простоял в тамбуре. Утром сильно захотел жрать, волка бы съел. Зашел в вагон. В первом купе сидел какой-то дяденька, гладкий, розовый, с брюшком на выкате. Перед ним на столике лежали белые булочки и колбаса. У меня потекли слюньки. Протянул я к нему руку, несмело пропищал: "Дяденька, дай кусочек!" Он округлил глаза, схватил меня за шиворот и крикнул: "Вор! Вор!" Прибежал проводник. Вдвоем они вытащили меня из вагона и прямо на ходу сбросили с поезда, как мешок с опилками.
– Вот сволочи!
– возмутился Михаил.
– Не знаю, сколько я лежал, разбитый, окровавленный, - вспоминал Сашка, - но все-таки поднялся, осмотрелся по сторонам. Недалеко протекала речка, виднелись какие-то строения. Зашагал туда, к зеленой рощице. На берегу реки я увидел огромную трубу... Из нее вылез такой же оборванец, как и я, года на два старше. Хмуря брови, он расспросил меня, кто я такой и откуда. Потом снова залез в трубу, вытащил кусок хлеба и зеленый лук, подавая мне, сказал коротко и твердо: "Отныне ты будешь не просто Сашка, а Сашка Гвоздь. Меня называй Васькой Ухом. Понятно? Ну вот! А теперь идем в город. Есть работа". С этого все и началось!..
– А почему ты не пошел в детскую колонию?
– спросил Смугляк, не спеша прикуривая от папиросы Сашки.
– Не знал?
– Тогда не знал, - ответил Шматко, опираясь на костыль.
– А после дважды побывал в такой колонии и дважды бежал. Теперь жалею. В колонии нашего брата кормили, обували, одевали и учили. Но не по мне была строгая дисциплина. Душно показалось там. В то время я считал, что имею деловую специальность - очищать чужие карманы, и меня тянуло обратно к Ваське Ухо. Я разыскал его, теперь уже на Украине. Он вырос, связался с какой-то шлюхой, запьянствовал и вскоре отравился. Я пристал к другой шайке, стал ее вожаком. За воровство меня три раза судили, я отбывал срок и опять брался за старое ремесло. Вот такая у меня была жизнь. Теперь скажи: только ли я виноват в своем уродстве?
– Да!..
– раздумчиво произнес Смугляк.
– Я ведь тоже не в неге рос, но воровать не пошел. Может быть, это потому, что на моем пути больше встречалось хороших людей. Тебе же не повезло. Тебе, кроме кузнеца, попадались только злые и дурные люди, отравляли и коверкали твою юную душу. В этом виноваты они, а не ты. Но ты виноват в другом, Александр!
– В чем именно?
– Во-первых, в том, что уже взрослый продолжал заниматься кражами, во-вторых, незаслуженно возненавидел людей. Это и неправильно, и нечестно. Ты свалил в одну кучу дурных и добрых и сказал: все люди - сволочи, только я один - хорош! Так ведь получается? А разве тот добрый сельский кузнец плохой, если он усыновил, растил и учил тебя? Хороший, говоришь! Ты его любил и помнишь даже сейчас. Это благородно! Поэтому не суди о людях по своим неизвестным и подлым родителям. Они тебя сотворили и бросили. Но не все такие. Запомни, Саша, порядочных людей на земле гораздо больше, чем дерьма, как ты выражаешься. Иначе мы шли бы не вперед, а к первобытной дикости. Подумай-ка!