Наедине с совестью
Шрифт:
– Ранен, Саша?
– В живот, - хрипло ответил Ванин, продолжая корчиться и закрывать рану руками.
– Беги дальше, командир. Я уже не жилец на этом свете. Оставь меня!
– Не-ет, Саша!
– с дрожью в голосе проговорил Ковальчук.
– Ты не оставил бы меня, и я не оставлю. Держись покрепче за шею. Лес недалеко. Потерпи, Саша, потерпи, дорогой!
Ванин сильно закусил губы. Подол гимнастерки и брюки быстро и сочно пропитались кровью, почернели. Ковальчук, изнемогая, неловко пополз с раненым возле воронок к лесу. Еще метров десять - и можно отдохнуть. Вон у той толстой сосны. Скорей, скорей! Еще - два метра, метр! Вот хорошо. Теперь немцы не увидят.
Слева к ним подползли два санитара.
– Срочно к врачу
– бросил старшина.
И тут он вспомнил о пулемете. Черт возьми, ведь он у моста. И кто оставил? Сам командир взвода! Небывалый случай. Нет, он не имеет права позорить весь взвод. Нужно вернуться, пока не поздно. Немцы не заметят: они еще на том берегу, мост обрушился, пылает. Близкой опасности нет. А ну, давай назад!
На пути почти сплошные воронки. Они еще чадились редким белесым дымком. Переползая из одной воронки в другую. Ковальчук упорно приближался к укрытию. Пусть стреляют фрицы, это не страшно: в старую воронку никогда не попадает новый снаряд. И все-таки жарковато! А тут еще ремень мешает. К черту его! Ремень - это не пулемет. Еще, еще немного. Вон уже укрытие - и там ручной пулемет. А диски? Они есть, конечно! Он сам набивал и проверял их.
Никогда еще Степан Ковальчук не прижимался так плотно к родной земле. И не зря. Она сберегла его. Он благополучно добрался до укрытия, вполз в него, передохнул. Прочная кирпичная загородка! Попробуй-ка достать пулей. Пулемет с поджатыми ножками лежал на камне. В брезентовой сумке виднелись три заряженных диска. В трудную минуту можно защититься. "Но где же наши?
– подумал Ковальчук, наблюдая за противоположным берегом.
– Сколько машин и солдат скопилось! Вот мишень для обстрела. Хотя бы несколько снарядов бросили полковые артиллеристы, разогнали бы этих мерзавцев. Наверно, нет боеприпасов. Вот беда!"
Фашистские пехотинцы в двух местах спустили на воду надувные резиновые лодки и начали переправу. Через несколько минут они были уже на середине реки. На опушке леса яростно застучали пулеметы. Наконец-то! Ковальчук повеселел. Но торжество его было преждевременным. Ни один немец еще не кувыркнулся в воду. Они спокойно продолжали плыть: крутой берег прикрывал их от пуль.
Ковальчук с досады скрипнул зубами:
– Проклятье! Но сейчас вы все же получите.
Установив на бруствер укрытия пулемет, старшина до боли впился плечом в ложе, нажал на спусковой крючок. Несколько фашистов с ближней лодки повалились в воду. Еще одна длинная очередь. Лодка накренилась, зачерпнула воды и пошла ко дну. Уцелевшие немцы, размахивая руками, поплыли назад. Ковальчук прицелился и дал очередь в дальнюю лодку. "Ага, и вас достал! обрадовался он, не отрываясь от пулемета.
– Хорошо! Вот вам еще! Что, не нравится? Тоже назад поплыли!" И тут пулемет неожиданно замолк. Ковальчук понял, что диск израсходован, поставил другой, но стрелять больше не стал: нужно было беречь патроны.
Ободренные меткой стрельбой неизвестного пулеметчика, советские пехотинцы выкатили свои максимы ближе к берегу, быстро окопались и открыли прицельный огонь по плывущим немцам. Ковальчук в это время успел пустить ко дну еще одну "резинку". Скоро фашисты засекли его огневую точку и начали бить по ней из минометов, стараясь накрыть смелого красного пулеметчика. Положение было опасное. Ковальчук укрылся в щель, временно притих.
Артиллерия противника тоже усилила огонь. Берега Днепра загремели кононадой. Под прикрытием массированного огня немцы настойчиво пытались переправиться, но снова падали с лодок и тонули, а уцелевшие, бросив оружие, поодиночке выбирались на свою сторону. Ковальчук расстрелял уже большую половину последнего диска. Немцы возобновили обстрел его огневой точки. Но точка "красного пулеметчика" не замирала, огрызалась. И вдруг огромная завывающая мина ударилась о бруствер, гулко разорвалась. Пулемет поперхнулся и отлетел в сторону. В руках Ковальчука осталось
– Вот и все!
– с досадой проговорил Ковальчук, стирая с лица пыль и копоть.
– Пропал пулемет, а поработал неплохо!..
Никто не слышал этих слов командира-сапера, никто не посочувствовал ему. Берег гремел разрывами мин и снарядов. Время клонилось уже к вечеру. Жара не спадала. Ковальчука томила жажда. Смешным показалось ему сегодняшнее положение: у воды и без воды. А как бы приятно было вот сейчас спокойно и свободно смыть с себя пот и копоть, поплавать, охладиться. Какому идиоту нужна была эта война? Разве нужна она немецким солдатам, которые теперь ковыряют носами дно Днепра? Безумие!
Во взвод старшина вернулся перед закатом солнца. В лесу уже сгущались сумерки, опускалась прохлада. Саперы заканчивали оборудование командного пункта полка. Окончательно уставший и прокопченный пороховым дымом, Ковальчук повалился на траву, закрыл глаза. В руке он держал разбитое ложе пулемета. Повар принес ему суп и гречневую кашу с кусочками мяса. Командир отстранил еду, подозвал своего помощника и, взглянув на ложе, сказал:
– Это остаток от нашего пулемета. Пострадал. Минут через двадцать я пойду на доклад к полковнику, а вы разыщите медсанбат и узнайте, в каком состоянии находится Ванин. Вещи его захватите с собой.
Саперы, слушая командира, угрюмо молчали.
*
Шла первая фронтовая зима, морозная, суровая. Н-ский полк занимал огневые позиции на опушке густого сосняка. За спиной - Москва. Впереди огромный, заснеженный луг и застывшая речка Нара. С правой стороны изуродованные постройки бывшей машинно-тракторной станции, слева закопченный и разрушенный Наро-Фоминск.
После Октябрьских праздников совсем заиндевели леса Подмосковья. Тяжелые сосновые ветки, белые, словно забинтованные, склонялись к земле, твердой как железо. Морозы крепчали. Продукты и боеприпасы доставлялись на санях, автомашины буксовали, но передний край гремел, не замолкая ни днем, ни ночью. Пулеметы яростно и глуховато стучали круглые сутки, над лесом то и дело рвались снаряды, сбивая с деревьев большие хлопья снега.
Позади огневых точек, в тесной землянке, пахнущей свежей сосновой смолой и прелой соломой, собрались разведчики. Они только что пообедали и теперь поджидали командира роты. В железной круглой печке, потрескивая, жарко горели сухие поленья. Было тепло, но никто не раздевался. Такой порядок на переднем крае. Старшина Михаил Смугляк в новом дубленном полушубке и серых валенках сидел на чурбане и смотрел на багровые угли. Младший командир Янка Корень - ротный баянист и запевала - разместился против старшины на таком же чурбане с двухрядкой в руках. Все повернулись к нему. Когда Корень развел синеватые меха гармоники и качнул головой, два голоса слаженно, но несколько уныло, запели ротную песню о разведчике, недавно напечатанную в газете:
Закури, дорогой, закури,
Ты сегодня до самой зари
Не приляжешь, уйдешь опять
В ночь сырую врага искать.
Последние две строчки подхватывали все сразу. Пели от души. Смугляк молча слушал. Очень ему нравилась эта песня. Может, потому, что она отвечала его настроению, напоминала о тяжелой и опасной жизни разведчика, а может, потому, что уводила его в размышления, рисовала картины прошлых дней. Недавно в этой же землянке рядом с ним сидели прославленные разведчики роты - Сережа Швеи и Вася Березин. Они тоже любили эту песню. Теперь их нет. Теперь они лежат в братской могиле. Какие это были хорошие ребята! Смелые, скромные, веселые. Сколько в них было молодости и задора! Навсегда ушли из строя неуловимые разведчики. Но образы их не затушевала и не стерла даже смерть! Смугляку до сих пор кажется, что они сидят с ним рядом. И не Максим Белов и Саша Груздев поют сейчас его любимую песню, а Вася и Сережа. Какое сходство голосов! Звучит знакомый мотив, из самого сердца льются слова: