Налоговая история. (Аспирантура, Бакалавриат, Магистратура). Учебное пособие.

Шкред Анатолий

Два с лишним часа пролетели незаметно: мы оставили верхнюю одежду в гардеробе, в перерыв отметились у ведущего и получили возможность, пока за столиком жюри образовалась пустота, подержать микрофон на сцене. В блоке выступало порядка сорока с лишним участников, и каждому выделили секунд по тридцать. Везло, если в песне оказывался короткий проигрыш, и вокалист успевал вступить с минусовкой. Это был мой случай и… пока что самые страшные тридцать секунд в жизни!

Я увидела гигантский пустой концертный зал, скрывающийся в полумраке: бардовые ряды партера и балкона разделяла тень ниши так, что всё это напоминало раскрывающуюся тебе навстречу пасть. В её середине, где должен

был виднеться «корешок языка», стоял длинный узкий стол с четырьмя настольными лампами. Они кровожадно путали сознание и предназначались будто для операционных… на мгновение глаза обманули меня и вместо толстых ручек, выверенно лежащих рядком вдоль бумаг на судейском столе, я обнаружила скальпы… Бр-р-р!

«Перерыв. Какая пустота в зале», — подумал бы зритель. И даже не догадался, что правые и левые хлипенькие кулисы забиты, как консервная банка шпротами, вокалистами: скучающими, трясущимися, осуждающими, зевающими, артикулирующими, в вечерних платьях и костюмах, в одеялах и даже с бигудями на голове! Я промелькнула по их «рыбьим» лицам, как в замедленной съёмке, борясь с головокружением, и уставилась в одну меркнущую в глазах точку в зале. Там, где предполагаемо сидел звукооператор.

Из трёх лежащих у моих ног кубов повалил знакомый звук, а на лицо упал отрезвляюще резкий свет прожекторов. Я. В ярко-красном платье на бретельках, чуть достающим до колен и усыпанном пайетками. Дрожу. Решила, что ослепла: кругом всё стало белым бело, как в душевой кабинке, обнесённой кафелем. Но если позволить голове чуть опуститься, то в глазах начинали рябить красные расплывающиеся кружочки, отражающиеся от наряда…

Сердитый контрабас забубнил вступление. Щелчки пальцев, раздающиеся между нагнетающих «бо-о-ом», не давали случиться тишине. Я поднесла ко рту микрофон с синей наклейкой и больше не воспринимала ничего, кроме звуков минусовки из мониторов. В горле загудело, голос зазвучал, песня запелась — а я в предобморочном состоянии…

— Стоп! Спасибо, — раздалось внезапно. — Настроил. Следующий.

Я развернулась на не сгибающихся онемевших палочках для суши вместо ног и заковыляла в кулисы. Уже отдавала себе отчёт: демо-версия музыкальной экзекуции не вселила в меня уверенность. Лучше бы сразу вышла на суд к жюри! Убийцы ведь сразу вонзают нож в тело жертвы? А не отпиливают ей перед этим палец для пробы острия?

Я дождалась Дашу и Рому после их саунд-чека. Надин Дмитриевна доверила им портативную колонку для распевок, и мы не стали смотреть начало блока в зале. Прошлись по коридорам, поднялись на верхний этаж и нашли спокойный закуток, где и отрепетировали по нескольку раз свои номера. Наверняка где-то в тот момент распевался и Соколов, но он предпочёл держаться от нас подальше. Мы вернулись в зал: меня усадили на один из ближних рядов и вложили в дрожащие руки камеру: Ковалёва регистрировалась на конкурс ещё в сентябре, поэтому оказалась в конце всего лишь первой десятки. Я снимала голосистую Дашу, восхищалась, но по большей части думала о том, что ей повезло. Чем меньше ты маринуешься в кулисах по времени, тем, вероятнее, психологически проще идти на сцену.

Затем она пришла ко мне в зал, розовощёкая, разгорячённая, несмотря на короткий рукав, и я не смогла отказать себе в удовольствии посетить туалет третий раз за последний час. Вышла, а Рому так больше и не увидела. Даша предупредила, что он занервничал и решил ещё раз распеться…

Поэтому за кулисами прямо перед своим выходом я осталась в устрашающем одиночестве: лишь одна девушка готовилась сменить другую. Народ схлынул после саунд-чека и рассосредоточился по коридорам, изредка выглядывая

одной головой из-за двери.

— Следующая участница номер двести шестнадцать, Анастасия Дрёмова с композицией «Кометы»*, — прочитал с листочка ведущий. — Готовится Регина Васнецова.

Он отложил свой микрофон на стол и принялся издевательски хрустеть яблоком, едва на сцену зашагала смелая незнакомка в воздушном светлом платье. Я заметно даже для себя съёжилась, прижимаясь к колючим пайеткам, и поняла, что та трясучка с семи утра была даже не половиной судорог, что теперь меня заколотили… Закончившая номер вокалистка скрылась в кулисах напротив, а Анастасия Дрёмова вышла в белый кругляшок в окружении массивных мониторов. В ту же секунду запела завораживающе тонким голоском под минусовку, загудевшую даже в моей груди. Она ввела меня в окончательное оцепенение, словно в космическом безвоздушном пространстве. Ладони и кончик носа обледенели, коленки затряслись, и оставалось только зубам застучать трель…

Как вдруг на моих плечах ощутилось неизвестного происхождения тепло.

Из-за того, что промёрзла, я отреагировала медленным ленивым поворотом головы, ожидая убедиться в приходе Даши. А тем временем мой озноб оказался пойман под мужской нагретый пиджак. Кожа отозвалась ноющим облегчением. Одновременно пронзительно нагрянул скорый припев в песне, и я вытаращилась на ямочку на щеке, укрытую холодным светом, дотягивающимся со сцены.

Соколов, приобнял меня по-свойски, от чего я уютно утонула глубже в его пиджаке и сбивчиво захлопала ресницами. От него исходил естественный приятный запах, без всякого парфюма. Чувствовались жар тела, лишённого волнения перед выступлением, и лёгкий шлейф самоуверенности. Он предпочитал делать вид, что девушка на сцене интереснее меня, пойманной его рукой, до тех пор, пока я не сглотнула, разглядывая скривившиеся в усмешке губы.

Тогда Кирилл перевёл на меня снисходительный взгляд и… поманил пальцем. Беспокойно высокий женский голосок распространялся по всему закулисью, а я, обездвиженная, сбитая с толку, могла лишь послушаться и склонить голову поближе.

— Это моя песня, — громко шепнул Кирилл мне в лицо, обдавая его сладким теплом, и хохотнул.

Серьёзно?! Он опять за своё?

— Это самый известный джазовый стандарт! — дрожа, выпалила я.

Его волосы, кажущиеся почти угольными в полумраке, были красиво уложены на бок, а к скулам прикасались то коварная тень, то лучи.

— Это моя песня, — издевательски заладил он.

М-м-м! Ну хорошо!

— Нет, моя! — шикнула я сквозь грохот музыки.

— Эта песня мужская. Ты перевод хоть знаешь? — спокойно продолжил Соколов теперь прямо мне на ухо и как бы невзначай коснувшись его горячими губами.

Я задержала дыхание в полной дезориентации. К тремору добавилась лавина мурашек, обрушившихся на шею и левую руку.

— Н-нет.

Это странно, но нет! Я забыла! В режиме полыхающих дедлайнов я два месяца металась между академией, караоке, репетициями, занятиями в кабинете и сном, чтобы сейчас понять, что я не знаю, о чём буду петь?!

Кажется, из меня вырвался напуганный тихий писк.

— Ну-у-у! Как можно выступать с песней, если ты даже не знаешь посыла? — а-а-а-а-а! Я сейчас грохнусь без сознания! Он прав! Мой выход уже меньше, чем через две минуты!.. я поддалась ужасу, и тот начал мерзко обволакивать мои органы изнутри. — Рассказать тебе?

Я нервно кивнула.

— Т-ты разве не станешь врать? Мы конкуренты!

— Я тебя умоляю! Какой ты мне конкурент?.. Зайдёшь в гримёрку после выступления, возьмёшь телефон и убедишься… так мне рассказать тебе перевод?