Наложница фараона
Шрифт:
Андреас как-то упустил этот момент, и вот покупатель серебряной уксусницы уже стоял в мастерской. Это был высокий, худощавый, но видно, что довольно сильный и крепкий парень. Смотрел он прямо и жестоко. Голова его была непокрыта, длинные светлые волосы связаны золоченым шнуром на затылке, падают конским хвостом чуть ниже плеч. Одет он был пестро и щегольски, в золоченом панцире; штаны поверх ярких чулок — пышные пестрые и короткие, и такие же рукава. К поясу, украшенному серебряными пряжками-кольцами, привешен был красивый кожаный с пестрыми нашивками кошель. И, кажется, еще никогда прежде Андреас не видел на человеке столько оружия —
Этот человек не сказал, кажется, ничего грубого, но Андреас чутко уловил, что начало происходить со всеми в мастерской. Все как-то насторожились, будто ежи, прячущие свои колючки, потому что выставлять эти колючки наружу почему-то нельзя. Вся присогнутая над столешницей фигура старого Зевула дышала странной угрюмой ненавистью. И подросткам, Бэру и Маркусу, это состояние взрослых передалось, чувствовалось; хотя они, должно быть, и сами не осознавали четко, почему восприняли это состояние. Андреас чувствовал, что и ему самому это общее состояние как-то передается, хотя в то же время ощущал, что он здесь вроде бы и ни при чем. Андреас быстро глянул на Михаэля и увидел, что хозяин мастерской изо всех сил старается не поддаться этому общему состоянию затаенного панического страха и жгучей ненависти. Андреас невольно потянулся к нему, ища защиты в его сдержанности.
— Готово? — сухо бросил парень.
— Вот, — Михаэль спокойно выложил на стол золотые серьги кольцами.
Заказчик слегка подкинул их на ладони.
— И вот это, — Михаэль поставил перед ним серебряную уксусницу.
Парень чуть оживился, пугающее в нем как бы чуть стушевалось.
— О-о! — протянул он баском. — Блестит, как солнце!
— Его работа, — Михаэль сдержанно кивнул на Андреаса.
Парень посмотрел на Андреаса и улыбнулся. Улыбка не была злой, но в ней было какое-то оскорбительное презрение. Андреас почувствовал, что и его самого начинает сильно охватывать этот острый страх, перемешанный с неприязнью. Это было неприятно, хотелось это стряхнуть с себя, но оно было словно опутывающее и липкое…
Парень расплатился с Михаэлем золотыми монетами, открыто и дерзко вытряхнув их из кошеля. Затем снова бросил взгляд на Андреаса. Казалось, он что-то пытается связать с этим мальчиком, но сразу не получается, а много думать об этом — неохота. Парень быстро опустил пальцы в еще раскрытый кошель, вынул золотую монету и кинул на стол прямо перед мальчиком. Андреас и сам удивился, почему не радуется, почему не решается сразу взять монету; только низко опустил голову.
— Это его первая работа, — сказал Михаэль.
И спокойные доброжелательные слова почему-то прозвучали, как заискивание какое-то.
— Доволен, Дитер? — теперь Михаэль стоял перед заказчиком. Они остановились друг против друга. Чувствовалось: хозяину мастерской хочется, чтобы этот человек поскорее ушел. Уже едва сдерживается, пытаясь не поддаться панической ненависти и столь же яростному паническому страху…
И вдруг Андреас мгновенным проблеском понял ясно, что еще мгновение — и Дитер все поймет! И тогда останется здесь издевательски — подольше; и его презрительная ненависть вооруженного будет пострашнее бессильной озлобленности безоружных.
Андреас невольно посмотрел ему прямо в лицо. Теперь Андреас чувствовал, что он, Андреас Франк, не такой, как все остальные в этой мастерской. И следа не осталось от этой липучей нитяной смеси страха и неприязненной
— Прощайте! — резко и как-то странно почти дружески произнес Дитер.
И вышел, резко повернувшись, так и держа в руке серьги и серебряную фляжку.
Все в мастерской будто медленно начали расслабляться. Явилась потребность говорить.
— Видали, каких бандитов набирает Гогенлоэ! — злобно и задиристо начал старик Зевул.
Но Михаэль не хотел и этого разговора.
— Да, господа Гогенлоэ всегда набирали наемников, — сказал он, всем своим тоном показывая, что не следует никому продолжать говорить на эту тему, даже старому Зевулу.
Тот понял и хмуро замолк.
— Вот и первый твой заработок, Андреас, — спокойно и мягко сказал Михаэль. — Что же, купишь себе что-нибудь или матери отдашь?
Андреас взял монету и сунул в складку за поясок.
— Матери отдам, — он пожал плечами. Какие тут могли быть сомнения? Как мог он утаить заработанные деньги от матери? Впрочем, он сам не считал эту монету настоящим заработком, то, что он сделал, не стоило так дорого, эта монета была — за другое… Но вдумываться не хотелось, почему-то казалось даже опасным. Не хотелось вдумываться; казалось, что эти мысли, развернувшись, развившись, могут довести его, Андреаса, до какого-то душевного состояния, неприятного ему и мучительного…
Знатных господ Гогенлоэ Андреас знал; вернее, слышал о них, но, кажется, даже и не видел. Замок только видел, когда с матерью был в лесу. И замок был далеко. И эти Гогенлоэ были далеко от жизни Андреаса, он даже и не стал о них думать…
Михаэль подозвал его, усадил рядом с собой.
— Смотри, что я буду делать, — велел Михаэль.
Перед ним на прокладке из чего-то белого лежал тонкий узор из серебряных проволочек.
— Дай-ка мне вон ту бутыль…
Андреас быстро принес бутыль.
— Теперь налей в чашку. Это отвар мыльного корня.
Андреас налил, напряженно следя, чтобы не пролилось ни капли.
— А теперь твое уж привычное дело: бери тряпицу и смачивай серебро.
Мальчик старательно и осторожно смачивал тонкий серебряный узор, понимая, что эти тонкие проволочки нельзя тереть сильно, как тер он уксусницу.
Михаэль подвинул ему коробочку с каким-то темным порошком.
— Теперь посыпь бурой… чуть-чуть… немного совсем.
— А что это чуть-чуть блестит как будто? — шепотом спросил мальчик, чувствуя какую-то почтительность перед этим процессом работы, в котором уже и сам участвовал.
— Это припой блестит, Маркус его напилил мелко… — Михаэль улыбнулся настроению мальчика.
Андреас, сильно сжав губы от напряжения, осторожно-осторожно посыпал серебряный узор.
Михаэль начал внимательно нагревать узор металлической небольшой трубкой, из которой выходило маленькое сильное пламя ровным язычком…
В мастерской Михаэля, кроме старого Зевула и учеников — Маркуса и Бэра — работали еще два мастера. Ари, сын Михаэля и сестры Андреаса, не учился ремеслу. Он ходил в школу при большой синагоге и должен был сделаться толкователем иудейских вероучительных книг. Он был еще совсем небольшой мальчик, и сильно его занимали свойства разных чисел и чертежи переплетенных линий. Андреас иногда с ним разговаривал и даже, случалось, играл, но особой дружбы между ними не было. Они разные были. Андреас был гораздо поживее и влекло его к яркой живой красоте вещного мира.