Наполеон - исчезнувшая битва
Шрифт:
Первого июля мы приплыли к Александрии, где я узнал: всего за два дня (!) до нас здесь был Нельсон! Не найдя нас, он решил, что мы направились к берегам Сирии, - и без промедления отплыл туда. Я сказал адмиралу Брюэсу: "Вы слышите все тот же голос постоянно к нам милостивой судьбы! Немедленно высаживайте войска, пока Нельсон не вернулся". И мы благополучно сошли на берег.
Александрию захватили приступом и без особого труда, только генерал Клебер был ранен в голову. Нельсон возвратился к Александрии, когда мы уже готовились выступить к Каиру. Теперь англичанам оставалось только наблюдать с моря за моими победами.
Поручив выздоравливавшему Клеберу начальство в Александрии, я отправился с основными
Я приказал дивизиям генерала Дезе и Ренье занять позиции на правом фланге, отрезав неприятелю дорогу к отступлению. Теперь мы должны были его уничтожить. Но Мурад-бей оценил опасность моего маневра. И направил против моих дивизий отважнейшего из своих беев с лучшим отрядом. Всадники на великолепных конях с быстротой молнии обрушились на обе дивизии. Генералы хладнокровно подпустили их на пятьдесят шагов и только тогда осыпали конников градом пуль и снарядов. Погибло множество мамелюков, оставшиеся в живых бросились отступать и... оказались меж двух дивизий! Загнанные под перекрестный огонь, они были уничтожены все. Так началась битва, которая длилась девятнадцать часов. И закончилось она сокрушительным поражением мамелюков. Большая часть беев попала в плен или полегла в сражении. Сам Мурад-бей был ранен - пуля изуродовала его лицо. Мы потеряли сорок человек убитыми и сто двадцать ранеными. И всё!.. Ночью мамелюки бежали из Каира, и чернь до утра жгла и грабила их дома. Двадцать четвертого июля я въезжал в величайшую столицу древности. И пирамиды, видевшие победы Александра, увидели мою победу.
Но судьба тотчас потребовала продолжения подвигов. От Клебера явился нарочный и сообщил, что Нельсон сумел настичь наш флот в дельте Нила. Недалеко от мыса Абукир он навязал бой и сжег наши корабли. Флот, на котором мы прибыли из Франции, более не существовал. Весь берег был покрыт трупами наших моряков, выброшенных прибоем...
В палатке собрались бледные генералы. Я сказал им: "Наши триста судов сожжены. Можно ли назвать это катастрофой? Можно ли считать, что мы теперь в западне? Ничего подобного! Римляне, высаживаясь далеко от родины и начиная поход в глубь страны, сами сжигали свои корабли. Чтобы оставить себе два выхода - победа или смерть. За нас эту работу исполнил враг... Возблагодарим же судьбу, оставившую нам лишь два исхода: остаться в этой земле навсегда или уйти отсюда увенчанными лаврами, как Александр!"
И были великие победы. Из Египта я пошел в Сирию. И города Газа и Яффа пали... И была великая жестокость. Древняя Яффа, укрытая тысячелетними стенами, была взята приступом с немалой нашей кровью. Я понимал, какова будет ярость ожесточенных солдат, и повелел не допустить резни. Приказ, конечно же, был выполнен, и несколько тысяч защитников крепости, албанцев и арнаутов, были взяты в плен. И тут же возник проклятый вопрос - что с ними делать? У меня не было ни лишних солдат, чтобы их охранять, ни провизии, чтобы их кормить. И я не мог переправить их ни во Францию, ни в Египет, ибо у меня не было кораблей. Целых три дня я медлил, оттягивал единственно возможное в этой ситуации решение. Все ждал: не появится ли в море желанный парус? Войско уже начало роптать на урезанные пайки, ибо мы кормили пленных. Я вынужден был приказать... Их расстреляли... всех...
И была великая непреклонность. Поход продолжался - я шел по пустыне вместе с моей армией... Вкус песка на зубах, пылающее солнце и несколько капель мутной воды в день... Когда адъютант посмел меня унизить - привести мне коня, он перестал быть моим адъютантом. Ибо всех лошадей я
Он задумался. Потом сказал:
– Какой роман вся моя жизнь!.. Нет, куда точнее: вся моя жизнь - роман, который нельзя написать. Что описывать? Огонь? Ярость огненного солнца в пустыне? Или огненного мороза в России? Или огонь, пожирающий города? Мельканье великих столиц, тонущих в огне? Или огонь походной страсти? Семя, которое торопливо извергаешь в лепечущую на чужом языке испуганную женщину? Или этот вечный букет запахов бивуака - потных тел, вонючих сапог... мочи, когда торопливо, неряшливо ходишь по нужде... Прибавьте запах разлагающихся трупов... Таков он, аромат победы! И, главное, никакого ощущения времени... Оно будто исчезает в этой спешке постоянных маршей... Нет, нет! Лучше изберем простое перечисление событий. Так моя жизнь предстанет честнее...
Итак, оставляя на пути трупы людей и павших лошадей, мы подступили к Аккре... Удивительно, но в Египте и Сирии, в адовой жаре, среди всех испытаний, я чувствовал себя... как бы это объяснить?.. Я чувствовал себя дома, на родине. Будто после долгих странствий, как Одиссей, я вернулся в Итаку. Здесь я был свободен от пут предрассудков ограниченной Европы. И потому в Египте я стал называть себя "султаном Эль-Кабиром", как бы похоронив свое европейское имя... Из пленных мамелюков я взял к себе одного грузина по имени Рустам. Его глаза красноречиво говорили о рабской верности, которая осталась только на Востоке. И теперь, как верный пес, он спал перед моей дверью, свернувшись на циновке и положив под голову саблю. Как тысячи лет спали преданные слуги перед покоями цезарей и фараонов... И я совсем не стремился возвращаться в нашу жалкую цивилизацию лавочников...
Должен уточнить - разочарование в цивилизации имело еще одну причину. Как рассказала мне мадам Т.: "Император или кто-то из его генералов получил письмо из Парижа. Там писалось, что Жозефина, купившая имение Мальмезон на деньги мужа, на глазах всего Парижа живет там с юным Ипполитом. И тот ведет себя в Мальмезоне как хозяин...
Император написал ей: "Я знаю все! И если это правда - прощай. Я не хочу стать посмешищем для фланирующей публики на бульварах. Ты сделала все, чтобы даже слава наводила на меня скуку. Мое чувство, душу ты изодрала в клочья. В двадцать девять лет я старик. Я хочу сейчас только одного - купить дом и жить там в полном одиночестве... У меня не осталось никого, кроме матери и братьев. Прощай навсегда".
Она показала письмо мадам Т. "Она была так невероятно испугана, рассказывала мне мадам Т., - даже мне не удалось ее успокоить". Жозефина твердила, что слишком хорошо знает его характер и опасается за свою жизнь. "Этот безумец может примчаться в любую минуту, с его темпераментом он способен на все... Поверь, он убьет меня!".
Она перестала ночевать дома.
Правда, довольно быстро повеселела и сообщила госпоже Т. радостную новость: Баррас, к которому она всегда обращалась в затруднительных ситуациях, успокоил ее, объяснив, что возвращение Бонапарта ей не грозит, ибо Нельсон, к ее сча
стью, лишил его флота...
И госпожа Т. сказала ей: "Ну вот, а ты тревожилась. Можешь теперь спать спокойно, моя дорогая".
– Правда, я не добавила - с кем, - смеялась госпожа Т., - ибо список был чересчур велик.
Проклятая морская болезнь... Только через пару дней, когда море успокоилось, я смог выползти на палубу и отправиться к императору.
– Мамзель Лас-Каз, - высшая степень презрения, - неужели вы наконец выздоровели и можете продолжать?
И, не дожидаясь ответа, император начал диктовать: