Напоминание
Шрифт:
Сказав это, Алексей Платонович с аппетитом принялся за вторую котлету. Потом посмотрел на Нину поверх очков:
— «Колокольчики мои, цветики степные, что глядите на меня, темно-голубые?»
Продекламировал он мягко. Но сразу же:
— Знаете, с такими глазами, как у вас сейчас, в плакальщицы приглашают. Этого я не ожидал. Вы догадались, и я догадываюсь: разговор еще не закончен. Но мне сегодня удалось свалить гору с плеч. Во всеуслышание удалось сказать то, что сказать должно. И уж совершенно секретно сообщу, что настроение у меня — превосходное.
3
После
Алексей Платонович что-то писал. Нина хозяйничала рассеянно, с трудом вникая в свое кормительное и поительное дело.
Но вот постучала в открытую дверь спальни-кабинета, стараясь не перелить чай из стакана в подстаканник.
— Спасибо, зачем же сюда? Выпьем вместе. Хотите, расскажу вам о сегодняшней нашей операции? Но одну минутку.
Он дописал что-то, вышел в столовую и за чаем рассказал:
— Недели три назад пришел ко мне на прием молодой человек с приятным лицом, сложением античного бога и глазами мученика. Оказалось, женат уже около года. У него любящая жена. Он любит ее, как десять тысяч братьев любить не могут. Но настоящими супругами они до сих пор не стали. Почему? Не могут понять. И оба чувствуют, что начинают сходить с ума.
Я осмотрел его. Причина этой подлинной трагедии таилась не в нем. На следующий прием по моей просьбе пришла жена. Давно я не видел такого классически гармоничного развития. Природа позаботилась обо всем.
Но при этом коварнейшим образом отказала ей в возможности стать женой и матерью.
Так вот, сегодня, с помощью Николая Николаевича Бобренка, была проделана нелегкая операция, какой нам делать не приходилось. Мы исправляли коварную ошибку природы. Кстати, — Алексей Платонович посмотрел на часы, — сейчас мы узнаем о самочувствии нашей красавицы. Вот-вот должен позвонить Бобренок. Он рвался на совещание, а я его не пустил, оставил в клинике заместителем.
— И правильно, что рвался. Он был бы там полезнее других.
— Он ив клинике будет… — Алексей Платонович быстро поправил себя: То есть он уже полезнее других.
«Будет… если вас не будет — так вы хотели сказать?» — мысленно спросила Нина. Эти слова не выходили у нее из головы, чем бы она ни занималась и чем бы ее ни занимали.
— Что случилось? Должен звонить и не звонит. Это на него не похоже, сказал Алексей Платонович. И добавил, как одно с другим связанное: Хорошо, что Варвара Васильевна далеко от всей этой абракадабры. А вам досадно не повезло…
Его перебил телефонный звонок.
Нет, это не Бобренок. Звонит больной воспалением легких рыцарь печального образа — Сергей Михеевич.
— Дошло? — гремит ему в трубку Алексей Платонович. — Какой болван торопится к ложу больного с такой информацией?
Ответ Сергея Михеевича вызывает смех и вопрос:
— По-твоему, я уже не имею права смеяться, я должен рыдать?.. Нет, ты не говоришь, ты задыхаешься.
Пневмония, окрашенная страхом, дает такой эффект.
Завтра навещу тебя рано, по дороге в клинику. На ночь пусть как следует облепят банками. Так-так, покашляй…
еще… Что ж, вполне обнадеживающий кашель. Нет, говорить не разрешаю, тебе вредно. Можно щелкать соловьем. До завтра, спокойного
Он положил трубку и спросил Нину:
— Вы слышали, как Сергей Михеевич щелкает соловьем?
— Нет.
— Очень жаль. Если не смотреть на этого высокого человека, полное впечатление, что рядом, на веточке…
Звонят в дверь. Он спешит открыть, на ходу объясняя:
— Ник-Ник предпочел личное общение.
А это почта. Заказные письма. Французский журнал.
Посвящен неделе международных совещаний онкологов.
На обложке пленительная девушка в белом тянется к солнцу, а сзади к ней уже тянет щупальца страшное чудище — рак.
— Тронут, — листая журнал, говорит Алексей Платонович. Он его не выписывал, не заказывал. Сами прислали. Может быть, знают о его онкологических операциях, некоторые из них описаны у нас и за границей. Может быть, слышали о созданной им Белорусской противораковой станции.
Тишина. Он читает журнал и кое-что из него выписывает, переводя на русский, для сообщения на следующем заседании Хирургического общества, и непременно — врачам противораковой станции.
Нина сидит в столовой за Саниным столиком и думает: писать или не писать Сане о чудовищной новости?
Решает, что не надо. Но без этого письмо почему-то не пишется.
В тишине каждые пятнадцать минут часы Варвары Васильевны отбивают и словно отпевают кого-то малиновым звоном. А оставленный заместителем Николай Николаевич не звонит и не идет. Если он тоже — тогда вообще!.. (Кажется, нет более холодящего, страшного слова, чем это «вообще».)
Если отвернуться от Саниного столика и перегнуть спину через спинку стула, видны в открытую дверь голова и плечи Алексея Платоновича, то склоненные над бумагой, то напряженно выпрямленные, ждущие.
— Думаете, он тоже?..
— И вас прошу не думать. Это исключается.
И тут же подтвердилась безошибочность этой уверенности. Заместитель приходит.
— Добрый вечер! — и с порога докладывает: — Прооперированная молодцом.
— Приятное сообщение. А ко мне вот кто приехал,
— Здравствуйте, Нина. — И совсем тихо: — Вовремя.
— Если позволите, мы с Ник-Ником минут на десять уединимся. Хочу выяснить некоторые медицинские данные, непривлекательные для ваших ушей.
«Если позволите», а не ждет ответа ни секунды, быстро ведет к своему столу надежнейшего ученика. Пока мягко сходятся створки двери, видно лицо Николая Николаевича, до чего же сумрачно-спокойное…
Таким вежливым способом сокрылись за дверью некоторые непривлекательные медицинские, а быть может, не только медицинские вести. Но пока они обсуждаются, есть возможность, сдвинув время и заглянув вперед, сообщить дальше не до того будет, — что прооперированная сегодня любящая жена и любящий ее муж не забывали напоминать Алексею Платоновичу до конца его дней о том, что он сделал. Не забыли поздравить его с появлением на свет своего первого ребенка — Алексея и второго — Платона.
— Что ж, — заметил, разглядывая фотографию второго младенца, Алексей Платонович, — если не мой отец, то жил на свете Платон, достойный того, чтобы его именем называли таких симпатичнейших карапузов.