Напряжение
Шрифт:
– Минутку, - взмахнул рукой Бенедиктов.
– Ты сказал, что у него было три паспорта. Третий - на чье имя, не помнишь?
– Почему же, помню отлично - на имя Кузьмина Ивана Георгиевича. Как видишь, фамилии самые заурядные, среди Кузьминых и Ивановых легче затеряться.
– А жил он где?
– Жил?.. Хм, это нелегко сказать. У него была дача в Дудергофе, купленная на подставное лицо; дачу содержала его сожительница. Была у него квартира в городе, на Соляном переулке, там хозяйничала другая его сожительница. И еще квартира - на Псковской улице, так сказать, рабочая. Но ни одна формально не принадлежала ему. Чаще всего он бывал на Соляном… Знаешь,
– Заметив снисходительную улыбку Бенедиктова, спохватился: - Да ты, конечно, и не таких видел. Нащекин ворочал сотнями тысяч рублей, он держал в кулаке воров, известных ему еще с дореволюционных времен, скупщиков краденого, спекулянтов, да и самого околоточного тоже. Кроме того Александра Ивановича, через которого он действовал, его не видел никто и не знал его настоящего имени, даже его сожительницы.
– Разве семьи у него не было?
– спросил Бенедиктов, поглаживая подбородок.
– Жена его умерла в начале двадцатых годов, и он остался один.
– А дети?
– Детей не было. То есть был сын… Владислав?.. Да, Владислав. Перед самой революцией он окончил Морской кадетский корпус, но в гражданскую войну, видимо, был убит. Во всяком случае, Нащекин говорил, что сына он потерял. А у нас не было никаких данных о нем.
– Так, так, так… А что делал Нащекин в Тресте жиров?
– Щелкал костяшками счетов и выписывал накладные… Он сидел на мизерной должности счетовода. Как Корейко…
– Ну, спасибо, - сказал Бенедиктов, поднимаясь.
– Надеюсь, что разговор останется между нами.
– Ты меня обижаешь, - встал и Калинов, - как будто я не понимаю…
– Обижайся не обижайся, но предупредить я тебя обязан.
11. ТРОЕ
Дом одиноко стоял у самого Финского залива. Сквозь широкие окна виднелись вздыбленные, налезшие друг на друга льды, которые уходили в спокойную белую даль. Вокруг тоскливо поскрипывали на ветру обсыпанные снегом мрачные сосны. Дом с резной башенкой сбоку был одноэтажный, деревянный, обшитый вагонкой; крутая двускатная крыша придавливала его.
В стороне проходила дорога на Раквере и Нарву, но скрежет танковых гусениц и шум моторов терялись на пути к казавшемуся необитаемым дому. Угрюмая тишина окружала его, ничем не напоминая о войне.
Однажды под вечер сюда подъехал, буксуя в слежавшемся снегу, серый «хорьх». Из него вышли четверо - трое русских и обер-лейтенант Фогт. Встречать их выскочил на мороз хромой парень с бельмом на глазу, без шапки, в старой гимнастерке с расстегнутым воротом. Он проворно отпер двери, провел прибывших в довольно просторную угловую комнату - там уже были застелены койки и жарко натоплена круглая гофрированная печь; на столе, покрытом скатертью, графин с водой, стаканы, пепельница зеленого-стекла…
Пока щуплый обер-лейтенант, прикрыв дверь, вполголоса отдавал распоряжения парню, старший из приехавших - высокий, ширококостный мужчина в черной шинели со знаками капитан-лейтенанта на рукаве - осмотрелся, подняв тяжелый подбородок, потом приказал густым басом:
– Кирилл, ляжешь здесь, - кивнул на койку у окна, - Николай, занимай ту. А это - моя…
Скинул ушанку на кровать, снял шинель - на синеве кителя заблестел орден боевого Красного Знамени, - походил по комнате, заглянул в окно.
– Неплохо, жить можно… Правда, Кирюха?
– Опустил горячую ладонь на спину Кириллу: - Что приуныл, товарищ?
Кирилл, не отвечая,
– Не трожь его, Степа, он сегодня с утра не в духах, - откликнулся Николай, вешая на гвоздь новенький ППД.
– Господа, дом в вашем распоряжении, - сказал обер-лейтенант Фогт на чистом русском языке. Он остановился у порога; сквозь очки проглядывали строгие глазки.
– Занимайтесь и отдыхайте пока, сосредоточьтесь, ближе познакомьтесь друг с другом, - впереди у вас трудная работа. За всем, что нужно, обращайтесь к вестовому. Зовут его Григорий.
– Вытащил из-за двери бельмастого парня, показал, отправил обратно.
– Можете гулять, но далеко ходить не рекомендую. Вживайтесь в роль, соответствующую легенде. Мы будем вас навещать, а вы будьте в полной готовности. Хайль!
– Щелкнул каблуками и уехал.
Еще слышно было натужное взвывание «хорьха», вылезавшего на дорогу, а Степан уже крикнул вестового. Тот, однако, не спешил. Степану это не понравилось. Выругавшись, он медленно прошел к двери, пхнул ногой.
– Гришка, мать твою за ногу! Глухой, что ли? Иди сюда!
– И когда тот возник перед ним, не ведая, впрочем, страха, сказал уже тише, загибая крупные пальцы: - Тащи-ка, мил друг, шнапсу - раз, да не скупись, закуски какой-нибудь - два, сигарет, только не очень вонючих, - три…
– Гитару прихвати, - подал голос из угла Николай.
Услышав про шнапс, Кирилл поднял тонкое, до неприятности красивое лицо с аккуратным носом, маленьким ртом и длинными черными ресницами; глаза стали лакированными. С поспешностью переставил графин на подоконник, пододвинул стулья и сел, бросая нетерпеливые взгляды на дверь.
Припадая на одну ногу, Григорий втащил поднос с тарелками, коробками консервов и бутылкой посередине; на согнутом локте, мешая идти, болталась на замусоленной голубой ленте старая гитара с голой красоткой на деке. Николай схватил гитару, стал настраивать. Кирилл принялся открывать консервы. Степан снял бутылку, разочарованно скривив губы:
– И всего-то?..
– Больше не положено, и то только сегодня, - сказал Григорий.
– Ладно хоть не блевонтин, - вздохнув, смирился Степан и уверенно свинтил крышку. Разлил по стаканам, повернулся к Николаю: - Бросай гитару, займемся делом.
Николай охотно пересел к столу. Круглое простоватое лицо его - нос сапожком, живые, но неопределенного цвета глаза, брови белесые и такие же ресницы - выражало бодрость и оптимизм. Он взял пальцами ломтик консервированной колбасы, выпрямился, поднял стакан:
– Ну, за удачу!
– Обожди, обожди, за удачу еще успеем, - перебил Степан, недовольный тем, что его опередили.
– Сперва выпьем за фюрера, как положено.
Выпили. Степан шумно дохнул, подцепил алюминиевой вилкой сардину, пожевал. Красавчик Кирилл, хмелея на глазах, обмяк, заулыбался умиротворенно - открылись кривые, налезающие один на другой зубы.
– Хорошо тут… Вот за эти бы дни война кончилась, и все к чертям собачьим…
– Не-ет… За эти дни не кончится, - серьезно возразил Степан, - но скоро… К тому дело идет. Скоро заживем по-новому. Каждый за себя будет стараться, только за себя! Немцы нам помогут. Они умеют… А пока надо им послужить. И не бояться. Как струсишь - так пиши письмо праотцам. Вы еще салажата, а мне уже тридцать четыре. Я все повидал, в каких только переплетах не был! Вам такого и в страшном сне не снилось. И скажу: никогда у меня не было страха, не знаю, что это такое… Таким уж мать родила…