Напряжение
Шрифт:
– Капитана первого ранга?
– спросил Дранишников - Знаю.
– Член Военного совета и Политуправление флота рекомендуют нам его секретарем парторганизации.
– Дельный мужик, спокойный, толковый, с ним работать легко, - сказал Дранишников, кладя перед дивизионным комиссаром карандашный портрет.
– О, барон фон Остеркампф! Он же подполковник Франц Мёниг!
– удивился Арефьев, спуская ноги на пол; застегнул китель, протер очки, водрузил их на мясистый нос - Известная личность, известная… Старый лис! Он свои зубки показывал еще в тридцать шестом году, но поломал… И кто же так великолепно изобразил
– Узнали? Мне важно было выяснить, как художник схватывает натуру по памяти. Умеет ли передать портретное сходство. Значит, умеет. А рисовал Русинов-Мартыненко.
– Как раз по этому поводу я тебя и вызывал.
Положив другой лист с портретиками, Дранишников встал за широкой спиной Арефьева.
– По словам Русинова, наиболее перспективные ученики Мёнига.
– Выждал с минуту, упер палец в один из портретов, средний в нижнем ряду: - Как вам это нравится?
– Что ж, прекрасно, я думаю ты такого же мнения.
– Арефьев запрокинул седую голову, пытаясь достать глазами Дранишникова; не достал.
– Сядь, Олег Сергеевич, не прячься, а то я так шею могу сломать… Тут Русинов наверняка ошибается, но это уж не его вина, а скорее наша… Значит, закрепился, не даром мы с тобой трудились, а?
– Засопел удовлетворенно, потер руки.
– Значит, в любимчики попал? Молодец, молодец… То-то давно вестей не подает.
– Да, очень неожиданная и ценная информация… Вообще Русинов дал интересные сведения.
– А степень достоверности?
– Вполне удовлетворительная. То, что удалось проверить, вполне… Характеристика самого Русинова - положительная. Комсомолец, старший комендор на тральщике «Спрут», имеет благодарности. Тральщик затонул двадцать восьмого августа и а Таллинском рейде. Русинов считается пропавшим без вести. Биографические данные, полученные нами из Рыбинска, полностью совпадают с теми, которые сообщил он сам…
– Но что-то тебя смущает, да?
– уловив в голосе Дранишникова какое-то колебание, спросил Арефьев.
– Смущает вот что. Он ошибся в дате - на день, - когда говорил о гибели тральщика, следовательно, в дате захвата фашистами Таллина.
– Хм.
– Широкие брови Арефьева настороженно поднялись.
– Это весьма существенно. И чем он объясняет неточность?
– Ничем, оговорился…
– Такую дату участнику событий забыть трудно.
– В том-то и дело… Естественно, возникает вопрос: Русинов ли перед нами? К сожалению, у нас фотографии Русинова нет. Ждать же, пока пришлют из Рыбинска, мы не можем. А решать, что делать, надо сейчас.
Помолчали. Из приглушенного динамика доносились марши. Арефьев отпил с гримасой глоток хвойного настоя.
– Любопытно, что преподавателя в своей детской школе он назвал правильно, - проговорил Дранишников, - хотя учился в тридцать седьмом году. Не, думаю, чтобы абвер имел такую исчерпывающую информацию о Русинове.
– Давай отойдем сейчас от деталей, - сказал в раздумье Арефьев, отставляя стакан и накрывая его бумажкой, - и посмотрим в целом. Попробуем вывернуть все наизнанку и определить, кому что выгодно. Предположим, что это дезинформация, - хлопнул ладонью по листу с портретами, - те двое с Русиновым тоже неугодны фашистам и по их заданию ликвидированы его руками.
– Втянул голову в плечи, посопел.
– Ну что ж, возможно… Сложный, конечно,
– посмотрел из-под очков на Дранишникова.
– Только для того, чтобы войти к нам в доверие? Но не слишком ли дорогой ценой? Кто такой Русинов? Да никто, обычный связной, пешка на шахматной доске. Отдавать за пешку тяжелую фигуру, и не одну, а несколько… Нет, увольте, не будем оглуплять немцев, не такие уж они болваны.
Дранишников молчал, теребя пустую трубку, - Арефьев не курил и не выносил табачного дыма, особенно махорочного.
– А память… Память, замечу, прехитрая штука.
– Арефьев снял очки, на переносице - красная полоска, глаза стали беспомощными.
– У меня был случай, когда я забыл имя товарища, с которым учился и довольно часто встречался. Фамилию помню, а имя забыл, хоть убей! Несколько минут мучился, вспомнил, разумеется смеялся над собой, но… И здесь ошибка в дате может быть естественной погрешностью памяти. Это возможно. Тем более что в других вещах, для нас важных, ошибок нет.
– Все равно, ошибка есть ошибка, - хмуро произнес Дранишников.
– А общее впечатление о нем у тебя какое?
– Да в общем положительное, даже, я бы сказал, хорошее.
– Оно совпадает с моим. Он готов идти?
– Готов.
– Я думаю, это беспроигрышный вариант. Хотя, безусловно, известная доля риска есть. Давай-ка, Олег Сергеевич, прикинем, чем мы рискуем…
13. «СПРОСИТЕ МИХАИЛА НИКОЛАЕВИЧА…»
Скрип, скрип, скрип… Русинов прошел легкий, как игрушка, мостик со львами, миновал на Малой Подьяческой дом семь, успев заметить в окне второго этажа - четвертом справа - фанеру с подтеком синей краски. Можно было идти, но останавливаться не стал, покружил с час по тихим улицам и теперь снова оказался у дома. Посветив спичкой, увидел круглый эмалированный номерок с цифрой восемьдесят восемь на филенке. Гвоздь в косяке торчал - это тоже был благоприятный знак. Тогда Русинов дернул за грибок старинного звонка-колокольчика и спросил Михаила Николаевича.
– А кто это?
– Голос глухой, вроде бы безразличный.
– Есть вести от брата, - сказал Русинов, берясь за медную ручку.
Отодвинулась тяжелая щеколда, звякнула цепочка. В щель брызнул свет керосиновой лампы.
– Неужто Семен жив?
Перед ним стоял мужчина лет пятидесяти пяти с крупной головой, высокий, чернявый, по первому впечатлению похожий на грузина; лицо небритое, в оспинах.
– Выходит, жив, коли вести шлет.
– Русинов достал из кармана записную книжку, протянул марку.
Михаил Николаевич рассмотрел ее на широкой ладони, приблизив лампу; пропустил гостя в прихожую, тщательно запер дверь.
– Один?
– Скажи спасибо, что один, могло никого не быть.
– Что так? Пощипали?
– Двое остались, лежат там на льду.
– Русинов поставил автомат в угол, стащил с плеч лямки мешка: - Это гостинец.
– Не наследил?
– остановил оценивающий взгляд на Русинове Михаил Николаевич, принимая мешок. Автомат тоже взял - с глаз долой.