Напряжение
Шрифт:
– Ну, это само собой… Искупать вину перед Родиной придется. А большей вины, чем измена, нет!
– Дранишников подошел к окну, раскуривая трубку; на дворе - серенький денек, тихо; падал снег. Повернулся резко всем телом к Русинову: - Номер вашей бывшей войсковой части?
– Пятьдесят шесть ноль девять.
– Кто был командиром тральщика?
– Капитан третьего ранга Житков Петр Прохорович.
– Что с ним стало?
– Вероятнее всего, погиб тогда. Я его больше не видел.
– У вас
– Отец перед войной умер, мать была жива, сеструха младше меня, Зоя…
– Вы призваны в армию сразу после школы?
– Не сразу. Я учился семь лет, а потом плавал на пароходах матросом, Рыбинск - Астрахань и на Каму.
– В какой школе учились?
– В четырнадцатой.
– Учителей помните? Кто преподавал литературу у вас в седьмом классе?
Русинов поморгал ресницами; кожа на лбу собралась в вертикальные складки.
– Литературу?.. Майя… Майя… Как же ее?.. Майя Николаевна, нет, Майя Федоровна, вот как, но фамилии я не помню. Нам фамилий учителей не говорили.
– А теперь расскажите о разведывательной школе, откуда пришли. И полнее, все, что знаете. Где она находится?
Дранишников вернулся на место, сцепил длинные тонкие пальцы у подбородка. Воспаленные глаза уперлись в вещевой мешок - пятно запекшейся крови, дыра от пули, из которой высыпались на темный лак стола махорочные крошки, - Степанов мешок. Говорил Русинов ровным голосом, слишком уж уверенно и деловито, и это настораживало. Заученный текст?
– Дайте мне листок бумаги, - вдруг попросил Русинов, - я напишу вам настоящие фамилии кое-кого из курсантов и их клички. Может, сгодятся.
Он отодвинул мешок, поднес к губам конец ручки и закрыл глаза. Потом, торопливо макая перо в чернильницу, стал наносить на бумаге вместо слов штрихи…
– У вас, должно быть, хорошая зрительная память, - сдержанно похвалил Дранишников, разглядывая поясной портретик мужчины. Под ним - фамилия, имя, возраст и особые приметы, в скобках - псевдоним.
– И рисуете неплохо. Учились?
– Нет. Хотел бы, но не мог… Для себя рисовал немного, да так - баловство одно. Но видите, сгодилось, вместо фотоаппарата, - хмыкнул, улыбнувшись.
– Я вам нарисую еще пятерых или, пожалуй, шестерых. Но на большее не хватило времени. Там ведь любопытные сразу вызывают подозрение. А начали подозревать - спишут. Любым способом. Так что пришлось собирать по крупиночкам. Но эти люди, - помахал пальцем, - на особом счету у фашистов, их любимцы. И готовят их на самые важные задания.
– Почему вы так считаете?
– Усиленные занятия, по своему расписанию… Режим послабее, а значит - доверие… Это враги, озлобленные… Им терять нечего.
– По-вашему, остальные - не враги?
Русинов энергично покачал головой:
– Вы меня не так поняли. Кроме этих есть еще…
– А вы, как я смотрю, наблюдательны. Кто возглавляет школу?
– Подполковник Мёниг.
– Могли бы вы нарисовать его портрет?
– Наверно, смогу. Надо попробовать.
– Только не сейчас. Бумагу я дам, чернила или лучше карандаши? А сейчас вас проводят. Когда понадобитесь - вызову.
Оставшись один, Дранишников сложил в сейф пачки сторублевок (пять по десять тысяч) из мешка Степана, осмотрел автоматы; сильная лупа увеличила до размеров спичечного коробка синюю марку с летчиком. Потом набросал вопросы, которые необходимо было задать при разговоре по «ВЧ» с Рыбинском.
Когда Дранишников зашел в кабинет Арефьева, дивизионный комиссар говорил по телефону «ВЧ». Он сидел в этот поздний час, позволявший расслабиться, в расстегнутом до половины кителе, упершись в спинку жесткого кресла и положив ноги в шерстяных носках на стул, - они у него в последнее время отекали. Дранишников хотел было уйти, но Арефьев, не глядя на него, повертел рукой в воздухе и ткнул пальцем в сторону стула - Дранишников сел. Он всегда испытывал неловкость, чувствовал свою неуместность, присутствуя при чужих служебных разговорах, и старался думать о своем, чтобы не прислушиваться. Тем не менее все же понял, что говорил Арефьев с членом Военного совета флота Смирновым, и речь шла, по-видимому, о Лукинском.
– За весь институт он, конечно, не работал, - усмехнулся Арефьев, чуть меняя положение ноги.
– Мы консультировались по этому поводу. Дело представляется следующим образом: он занимался по собственной инициативе расчетами необходимых мощностей турбин при новом виде энергии и расхода пара для них. Собственно, тем же самым он занимался и до войны, с той лишь разницей, что топливом служил флотский мазут… Да-а, совсем иное дело… Это одна из проработок на перспективу. Вопрос частный, но теоретическое и практическое значение его огромно и весьма важно, особенно для флота… Разумеется, изобретение…
Потом Арефьев долго молчал, слушая, и засмеялся:
– Кто же это скажет?.. С мертвого какой спрос… А вот тут уж наша забота, Николай Константинович. И мы кое-что предприняли… Хорошо, хорошо, буду держать в курсе…
Он положил трубку на аппарат, повернулся к Дранишникову. Тот тотчас же встал.
– Член Военного совета просит информировать его о всех новых данных по ходу расследования дела Лукинского, - пояснил Арефьев.
– Об этом деле доложено Андрею Александровичу Жданову. Все наши мероприятия одобрены, теперь слово за нами… Кстати, ты Тихомирова знаешь?