Напряжение
Шрифт:
Мгновенье назад стоявшие в картинных позах молодые и сильные мужчины, обвешанные оружием и подсумками, весело ржущие вслед, испуганно проходящим мимо здания, женщинам и девушкам, от такой смены обстановки немного растерялись. Кто-то бросился укрываться за машинами, причем, почему-то, с нашей стороны, кто-то принял красивую и мужественную позу с автоматом наперевес, готовые встретить врага сокрушительным ливнем пуль, благословленных Небесным отцом…
Видимо, муштра, которую устроил нашим добровольцам в последние два дня Виталий Ефимович, возымела какое-то положительное действие. Бойцы нашего отделения выскакивали из-за угла шустрыми рыбками, перекатывались и споро открывали огонь из положения «лежа». Через несколько секунд в дело вступили добровольцы из первого отделения, открывшие дружный огонь по
Востока, который якобы оказался в нашем Городе и был убит наповал именно пулей крупнокалиберного пулемета. Я в этом ничего не понимаю, но, в следующем видео, представитель государственного департамента США, пребывая в сильном душевном волнении, что-то воодушевленно вещал. Судя по корявости перевода субтитры под изображением давал пьяный китаец, потому как я с трудом смог понять смысл выступления. Американец, не знающий в чем сила, торопливо говорил, что вознаграждение за голову террориста в силе, и герой не должен переживать — награда обязательно найдет своего героя. Я тут-же про себя хохотнул — судя по репортажу, награда формально была обещана именно за голову знаменитого террориста, а, если смотреть на фотографию — головы, то, рядом с террористом, как раз, и не наблюдается. Не возникла бы правовая коллизия, черт бы ее побрал, независимо от того, что это слово означает.
Все эти мысли промелькнули у меня в голове, пока я одновременно перепрыгивал через труп, убитого первым, боевика, одновременно вскидывал свой автомат, пытаясь успеть поймать фигурку пулеметчика на мушку.
Нас спас кто-то из первого взвода, метко застреливший пулеметчика, который повис на своем оружии, свесив к полу бессильные руки…
А потом мы добили тех, кто еще был жив и ворвались в само здание. Сосед с «вепрем» лег прямо на пороге, попав под дружный залп охранников, укрывшихся в гардеробе, и закрыв меня своим широким телом. Отец, за которым я вроде бы бежал, куда-то пропал, и я оказался самым первым в дверном проеме…
— А-а-а! — я вскинул свой автомат и двадцать пистолетных пуль принялись пронизывать тонкий деревянный барьер гардероба и, неосмотрительно укрывшихся за ним, охранников. Щелкнул вхолостую курок и я, вспомнив, давно виденный где-то видеоурок, крикнул «Пустой!» и шагнул в сторону. На какое-то время в холле здания повисла хрупкая тишина, только поднимался к потолку невесомый дымок от сгоревшего пороха да тихонечко катилась по полу латунная гильза. А потом тишина взорвалась криками, несущимися из здания, ревом ворвавшихся в холл ополченцев из наших домов. Кто-то, заглянув за издырявленный, прилавок гардероба, выстрелил куда-то вниз, после чего, неловко перекинув ноги, перелез в гардероб, чтобы вытащить оттуда два больших пистолета. Я, почувствовав, что эти, мои по праву трофеи, мне не достанутся, просто из «хомячества» потянул за ремень, из-под тела соседа, его «вепрь». Судя по луже крови, что обширно растеклась под мужиком, карабин ему больше не пригодится, а я, когда все закончится, верну его в семью, жене или сыну на память.
Мои догадки относительно самочувствия с соседа подтвердил подскочивший учитель ОБЖ, что умело перевернул большое тело, приложил два пальца к шее, после чего, со злостью, выругался и заорал на нас, тупо сгрудившихся вокруг.
— Что стоим? На отделения делимся, и вперед, чистить здание!
Не скажу, что все, кто был убит в этот день в этом хурале, были вооружены, но все они вели себя неправильно. Тех, кто просто падал на пол, привычно раскинув в стороны руки, мы не трогали, просто потом пинками выгнали восвояси, посоветовав больше не встречаться с нами. Тех же, кто тянулся к оружию, стрелял в нас, или просто бросался с кулаками, не понимая, что это смертельно опасно, и нам глубоко плевать, какого он рода, и кто его
— Погодите, я в сети погляжу…- еще один признак, что настоящей власти в Городе нет — несколько часов идет вооруженный мятеж, а никто не удосужился отключить ни связь, ни Интернет.
Пролистнув страницы нескольких новостных каналов, я доложил:
— Черную охранку зачистили. В подвалах обнаружили пару десятков пленников, которых не по-детски пытали, добиваясь доступа к их деньгам.
На площади героя-летчика с машин раздают оружие, у кого старая местная прописка, по предъявлению «военника». Телеканалы Союзного Государства сообщили, что эти беспорядки являются внутренним делом религиозно-территориальной автономии, с которыми она справится собственными правоохранительными органами, с соблюдением всех демократических процедур и общепринятых прав человека…
— Короче, нас слили и от России помощи не будет…- пробормотал кто-то сзади меня, но Орлов, гаркнув, прервал паникера.
— Оружие собрать и поехали за документами, может что-то получить из оружия получится. И раненых надо в больницу отвести.
Среди раненых оказался и папа. Когда, в какой момент он получил пулю в плечо я не знаю, но рана сильно кровила, а мне вообще было страшно на нее смотреть, ведь это истекал кровью мой отец. Кажется, я отключился, но в ситуацию вмешался сидящий в моей голове дед. Во всяком случае, когда я пришел в себя, меня очень хвалили за умело наложенные на отца и еще одного мужика, повязки. Всего раненых было четверо, и один, с замотанной головой, лежал в кузове грузовика без сознания.
Выгрузив меня и раненых возле больницы, оставив меня охранять пострадавших, грузовик умчался за документами и оружием. Я против выбора старших не возражал. По серому приписному свидетельству, полученному в военкомате в четырнадцать лет, никакого оружия мне никто не выдаст, а раненых наших надо охранять. Кареты «скорой помощи» метались по городу, как заведенные, привозя в приемный покой раненых и покалеченных, причем местных и мигрантов было примерно в равных пропорциях. Но вот количество родственников и прочих близких, что приезжали в больницу с каждым новым раненым или избитым мигрантом, начало превышать количество местных в разы. И эти ребята, женщины, мужчины и женщины, достигнув какой-то точки концентрации на одном квадратном метре, решили выплеснуть свое горе в месть, чистую, незамутненную месть. Кому мстить было неважно, главное, чтобы мстить чужому, не члену твоей стаи.
И вот три, злые как фурии, тетки, с выбившимися из-под глухих платков, жесткими как проволока, смоляными волосами сбросили с каталки окровавленного русого паренька. Девчонку, на вид лет шестнадцати, которая бросилась на помощь своему приятелю, сбили с ног и теперь рвали на ней волосы и царапали острыми длинными когтями лицо. Дежурного хирурга, что высунулся из смотровой на шум и попытался вмешаться, несколько крепких пареньков, схватив за ворот халата, принялись учить правильной жизни, перемежая моральное внушение на плохом русском с удушением. Я, скромно сидящий в уголке, понял, что если я не вмешаюсь, то толпа, распробовавшая вкус крови, сейчас пойдет по палатам и этажам, освобождая больничные койки для своих земляков, физически устраняя «неправильных больных».
Я вытянул из-за стула соседский карабин и встал в проходе:
— Ей вы… Валите отсюда на хер, а то я сейчас буду убивать!
Мне даже ничего не ответили. Две тетки, бросив терзать окровавленную, рыдающую девчонку, шагнули ко мне, мерзко что-то шипя и протягивая в мою сторону свои когти. Они прекрасно знали, что в России женщину считают человеком, а бить девочек — занятие постыдное. Они на это и рассчитывали. Женщины, самое прекрасное, созданное в этом мире, сейчас приблизятся ко мне, отберут у жалкого, кричащего срывающимся голосом, мальчишки — это большое черное ружье, а потом вцепятся ему в глаза, пока не подоспеют их юные джигиты, что затихли возле полузадушенного доктора… Эти русские, они такие глупые, каждый раз попадаются на эту уловку.