Нарисую себе счастье
Шрифт:
— А почему вы сами не рисуете?
— Рисую, но скверно, — неожиданно признался мужчина. — У меня пальцы на руке поломанные.
Я невольно взглянула на его кисть. Да, я замечала, что она кривая, неправильная, но думала, что у многих мужчин такие руки. В конце концов, Долохов обычно не сидел без дела. То глину разгружал, то посуду в печь ставил, то за гончарный круг садился — когда показывал, какую форму хотел бы в кувшине увидеть. Я наблюдала за ним издалека всю первую неделю и неизменно восхищалась.
И тревожилась. Не раз замечала, как он застывал,
— Хорошо, — сдалась я. — Ничего у меня не выходит. Я уже неделю хлеб зазря ем. Гоните меня в шею. Ну, или отправьте в мастерскую.
— Ну уж дудки, — усмехнулся Хозяин. — И не таких выучивали. Думаешь, я так вот сразу горшки лепить научился? Когда пальцы заживать начали, я в гончарную мастерскую устроился по совету лекаря. Чтобы восстановить силу и гибкость. И неожиданно увлекся.
— Сами, значит, горшки лепили? — повторила как ученая ворона я. — Какой вы молодец! И сколько вам лет было?
— Как и тебе — пятнадцать. Самое время начинать собственный путь.
— Вы поэтому меня на работу взяли? — сообразила я. — Решили, что я на вас похож?
— Нет, Маруш, совсем не поэтому, — усмехнулся Долохов и взъерошил мне кудри на затылке. — Рисуй давай, хватит болтать. Я пожалуй, съезжу на карьер, погляжу, как там дела.
Я лишь тоскливо вздохнула. И то сказать, в кабинете да в одиночестве работать куда приятнее, чем в пыльной мастерской. Тут и стол есть, и стулья, и бумаги сколько нужно. Краски, кисти, графитовые карандаши — все для меня принес Казимир Федотович, а сам он здесь редко появлялся. Разве что письма и счета на стол складывал, а потом домой их забирал. Не любил Долохов на месте сидеть, все время куда-то мчался.
Многое я б отдала, чтобы вместе с ним поехать. Страх как хотелось увидеть и реку, и как глину добывают. Да и просто — проехаться. Уж больно красиво стало вокруг. Листья желтые, небо голубое, простор да благодать. Художнику ведь вдохновение нужно, а его у матушки-природы проще всего найти. Но ведь пока я ничем Хозяина не порадовала, хоть и кормили меня исправно, и аванс уже истратила. Да и домой меня раньше других отпускали, чтобы я по темноте не возвращалась. Так что не ныть и страдать мне надобно, а дальше стараться.
— Маруш, а ты ведь грамотный? — заглянул в кабинет Хозяин, уже в суконной тужурке и фуражке с козырьком. — Писать быстро умеешь?
— Разумеется! — тут же подскочила я, с надеждой глядя на него.
— Со мной на карьер хочешь? Будешь мне секретарем. Вижу, что хочешь, — и Долохов как-то по-доброму усмехнулся. — Бери блокнот и карандаши, поехали.
У Казимира Федотовича была точно такая же бричка-эгоистка, как у мэтра Пиляева, я точно это знала. Верхом я не умела, а вот на бричке кататься — любо-дорого! С радостью я запрыгнула на потертое кожаное сиденье рядом с Хозяином и завертела головой. К речке, знамо, поедем. Где ж еще глину добывают?
Много земли у Долохова. Он — один из первых богачей на Юге. Сам всего добился, сам заработал.
— На этом карьере белую глину добывают, — пояснял он мне по дороге. — Где река разливается, там красная. А выше можно и голубую найти, зеленую.
— Это где владения князя Озерова?
— Верно.
— А он глину не продает? Из белой глины тонкий фарфор делается? А из голубой какой?
— Тоже тонкий. Но при обжиге и голубая, и зеленая глина коричневой становится.
— Так неинтересно, — расстроилась я. — Нужно, чтобы голубой оставалась. А от чего цвет глины зависит?
— В красной окиси железа много. А в белой ее нет почти. Вот и вся разница.
— А зеленая с голубой?
— Окись меди. Есть еще черная глина, но в наших местах ее мало. А жаль, из нее чудные вазы лепить можно, если с белой смешивать.
— А вы сами придумали вот это все? Ну, сервизы и вазы?
Долохов покосился на меня с веселым недоумением и покачал головой.
— Маруш, так горшки испокон веков из глины делали, красками красили и в печи обжигали. Так же как и стекло на Севере варили, там пески тоньше. Я лишь придумал, как чашки да тарелки на пресс ставить. Так куда быстрее и дешевле производство. Да и то… на Севере сложные вазы и прочую стеклянную посуду давно делают с помощью пресс-форм.
Я нахмурилась. Почему-то мне хотелось, чтобы этот человек был самым настоящим магом, а не просто дельцом.
— О чем задумался?
— А вы — маг, Казимир Федотович?
— Маг. Элементалист.
— Как это?
— Могу материалы всякие соединять. Нагревать могу немного. А если инструмент подходящий найти, то и с металлами работать могу. Но мне металлы даются плохо, а вот пластичное что-то…
— Вроде глины?
— Да. Вот глина или стекло — это мне под силу.
— Стекло разве пластичное? — удивилась я. — Оно же хрупкое! Бьется?
— Если нагреть — его ножом резать можно. Эх, свожу тебя и на стекольный завод. Мне там мастера предлагают попробовать кубки разноцветные делать. Из голубого, желтого и лилового стекла.
Я слушала рассказ Долохова затаив дыхание. До чего ж умный мужчина! И в деле своем разбирается досконально! А уж когда мы на карьер приехали, и Хозяин сразу в ямы полез, я еще больше восхитилась. Не боится он испачкать ни руки, ни портки!
Сунулась было за ним, тут же увязла. Насилу ботинок вытащила из мокрой земли. Нет уж, я по травке похожу да по досочкам. Не для меня этакая грязь.
— Вы, черти, чего творите? — раздался из ямы рык Долохова. — Ослепли совсем? Здесь уж и глины-то не осталось, сплошной песок! Рыть вправо надобно!
— Так заливает, Казьмир Федотыч! Куда дальше-то? Берег оползать начинает.
— А доски вам на что? Крепите! А инженер где? Запиши-ка, Маруш — инженеру штраф! Недоследил! Эх, все самому нужно делать!
Вылез из ямы и дальше помчался. У меня через полчаса уж язык на плече был, а Долохов ничего, как мальчишка скакал с горящими глазами, только вдруг губу прикусил и начал грудь растирать.