Нарисую себе счастье
Шрифт:
— Очень интересно! — невесть чему обрадовался Туманов. — И когда снова появились симптомы?
— Лет в двадцать пять, — подумав, припомнил Казимир.
— Что в это время была за жизнь у вас?
Я рисовала Туманова и думала о том, что он, действительно, разбирается в своей работе. Лекарям такие вопросы и в голову не приходили.
А Казимир почему-то виновато покосился на меня и вздохнул.
— Ну… веселая жизнь была, — нехотя ответил он. — Мне в голову ударили деньги. Я много пил, гулял. Женщины всякие там…
— Какие женщины? — дотошности
— Вам что, список подготовить? — супруг мой начинал злиться.
— Возможно, попрошу и список. Продолжайте.
— В то время мои сервизы взяли три медали на Зимней выставке в Подгорске. Я получил от государя большую премию и удачно пустил в дело. Заказов много было, полностью перестроили все цеха, набрали новых мастеров… Икшарцы даже приезжали, много купили… Словом, я возгордился чрезвычайно. Все сам, один, без помощи. От отца мне две лавки в Большеграде остались да маленькая мастерская. А завод я сам построил. Ну и… пустился во все тяжкие.
— Как я понимаю, недомогание вас не удивило?
— Нет. Когда много пьешь и мало спишь, сердце и у здорового заболит.
— И дальше?
— Дальше я познакомился с Марком, он был тогда студентом университета на первом курсе. И с тех пор за мной наблюдал Марк.
— Отлично, что нам скажет лекарь? — Туманов перевел тяжелый взгляд на Марка.
— Ну… в то время Казимиру пришлось завязать с веселыми попойками, — пожал плечами Пиляев. — Насчет женщин не уверен, прости, Мари.
Я кивнула, недоумевая, чего они так смущаются. Ну ясно же, что у такого обаятельного мужчины есть прошлое. Даже если опустить вопрос, что у него были деньги. К тому же десять лет назад я была совсем ребенком. Никто не мог и предположить, что мы будем как-то связаны.
К бывшим любовницам я Казимира если и ревновала, то весьма умеренно. Сейчас он весь мой, и мне этого довольно.
— В целом воздержание пошло мне на пользу, — припомнил Долохов. — Тогда я уехал сначала на воды, а затем в горы, в Икшар. Там же, на водах, познакомился с Синициным. А с Гальяновым я подружился раньше, когда он ко мне пришел заказывать кувшины для своего вина. До этого мы друг друга знали, но особо не общались. Да и младше он меня на шесть лет. В Икшар мы уже втроем поехали… Неважно.
Ясно-понятно. Там тоже пили и кутили. Куда ж без этого!
— А потом я вернулся, вплотную занялся заводами и здоровьем, но лучше не становилось. И целители дали мне срок до будущего лета, — неловко закончил Казимир.
— То есть ухудшение началось десять лет назад, — подытожил Туманов. — Что ж, пойдемте искать. Барышни нам не нужны, пусть остаются здесь. А мужские руки пригодятся. По опыту — подобные артефакты обычно находятся за шкафами, иногда под половицами.
— Чудесно, — фыркнул Казимир. — Давно хотел сделать в кабинете ремонт.
Асур со спящим на руках младенцем встрепенулся. Хотел отдать девочку жене, но я успела первой.
— Можно мне подержать? Люблю маленьких.
Заполучив в руки сокровище, разглядывала его, затаив дыхание. Что есть такого
Матушка и Устина ушли на кухню готовить обед, мужчины удалились крушить мой любимый кабинет, а мы с княжною Синегорской остались вдвоем. Точнее, втроем, считая ребенка у меня на руках.
— Для женщины, у которой умирает муж, вы на удивление спокойны, — заметила Милана, а я только усмехнулась. От нее я чего-то подобного и ожидала. И ответ приготовила заранее.
— Для супруги северного княжича вы на удивление любопытны.
— Туше, — помолчав, признала Милана. — Вы мне нравитесь. Художница?
— Вы мне тоже нравитесь. Да. Хотите посмотреть мои рисунки?
— Хочу. Дадите блокнот?
— Да.
Милана с любопытством разглядывала зарисовки, а я думала, что никогда не рисовала младенцев. Для этого нужен какой-то особенный дар. Слишком уж они… неземные.
— Беру свои слова обратно, — тихо сказала Синегорская. — Вы очень любите своего мужа. Это видно в каждом рисунке.
— Да.
— Вы очень талантливы.
— Не буду отрицать.
— Учились где-то?
— Да, в Большеграде, но недолго.
— И что рисуете сейчас?
— Не поверите, сервизы. Никак не могу придумать что-то для будущей выставки.
Милана прикрыла глаза и тихо улыбнулась. Взяла карандаш у меня, нарисовала в блокноте кривенькую чашку самой простой формы — кувшинкой. И быстрыми штрихами накидала сетчатый узор.
— Синяя сетка на белом. Как вам?
— Может, лучше золото? — усомнилась я. Слишком уж простым представлялся мне рисунок.
— Кобальтово-синий. Ну, можно с золотыми горошками.
— Вы где-то видели такой рисунок? — прищурилась я.
По бледному женскому лицу мелькнула тень.
— Сомневаюсь. Просто… красивое.
— И рисовать не сложно. Попробую. Спасибо. Милана…
— М-м-м?
— А дети — это сложно? Я в деревне нянчила малышей, но это ведь другое. Каково — быть мамой?
— О, это вы удачно спросили. Мне непременно нужно кому-то об этом рассказать! — оживилась вдруг Синегорская. — Но меня же никто не слушает!
И в следующий миг на меня обрушился поток эмоций. Она вдруг поведала мне все — от момента зачатия до самых родов, а потом — про кормление грудью. Многое я бы знать не хотела, конечно, но вдруг увидела, что она еще очень молодая, да к тому же сирота. И в Буйске не жила раньше, поэтому и подруг у нее мало. Впрочем, у меня, кроме Ольги и матушки, внимательных собеседниц не было вовсе, а ведь матушке многое рассказать немыслимо. Поэтому я живо задавала вопросы, и как-то вдруг вышло, что потом сама изливала душу. Это было немного больно, я даже заплакала, когда рассказывала про смерть отца, но потом сделалась так легко, как никогда раньше.