Народные русские сказки А. Н. Афанасьева в трех томах. Том 3
Шрифт:
№360 [121]
Отпросился солдат в отпуск на родину — святым иконам помолиться, родителям поклониться. Идет дорогою, а уж солнышко давно село, в поле темно. Надо идти мимо кладбища; вот слышит он — кто-то за ним гонится: «Стой! — кричит. — Не уйдешь!» Оглянулся, а то упокойник бежит, зубами скрипит; солдат пустился от него в сторону во всю свою прыть, увидал часовенку — и прямо в нее. В той часовенке нет никого, только лежит на столе другой упокойник, а перед ним свечи горят. Солдат забился в угол, сидит ни жив ни мертв: что-то будет!
121
Место записи неизвестно.
AT —. Сходный с данной традиционной быличкой эпизод бегства от преследующего мертвеца встречается в ряде восточнославянских вариантов сюжетного типа AT 365 (Жених-мертвец). Ср. Садовников, № 72 б.
Вдруг
№361 [122]
122
Место записи неизвестно.
AT —. Афанасьев в Примечаниях (кн. IV, 1873, с. 490) указал на сходные былички о приходе умершей матери к своему младенцу кормить его грудью.
В одном селе жили-были муж да жена; жили они весело, согласно, любовно: все соседи им завидовали, а добрые люди, глядючи на них, радовались. Вот хозяйка отяжелела, родила сына, да с тех родов и померла. Бедный мужик горевал да плакал, пуще всего о ребенке убивался: как теперь выкормить, возрастить его без родной матери? Нанял какую-то старушку за ним ходить; все лучше. Только что за притча? Днем ребенок не ест, завсегда кричит, ничем его не утешишь; а наступит ночь — словно и нет его, тихо и мирно спит. «Отчего так? — думает страуха. — Дай-ка я ночь не посплю, авось разведаю». Вот в самую полночь слышит она: кто-то отворил потихоньку двери и подошел к люльке; ребенок затих, как будто грудь сосет. На другую ночь и на третью опять то же.
Стала она говорить про то мужику; он собрал своих сродственников и стал совет держать. Вот и придумали: не поспать одну ночь да подсмотреть: кто это ходит да ребенка кормит? С вечера улеглись все на полу, в головах у себя поставили зажженную свечу и покрыли ее глиняным горшком. В полночь отворилась в избу дверь, кто-то подошел к люльке — и ребенок затих. В это время один из сродственников вдруг открыл свечу — смотрят: покойная мать в том самом платье, в каком ее схоронили, стоит на коленях, наклонясь к люльке, и кормит ребенка мертвой грудью. Только осветилась изба — она тотчас поднялась, печально взглянула на своего малютку и тихо ушла, не говоря никому не единого слова. Все, кто ее видел, превратились в камень; а малютку нашли мертвым.
№362 [123]
Раз ночью шел мимо церкви школьный учитель и попался навстречу двенадцати разбойникам. «Знаешь ли ты, — спросили разбойники, — где лежит та богатая пани, что с неделю назад померла в вашем местечке?» — «Знаю; ее похоронили в церковном склепе». Разбойники пригрозили ему острым ножом и принудили идти с собою; пришли к церковному склепу, выломали из окна железную решетку и спустили туда на кушаках школьного учителя. «Открой, — говорят ему, — гробницу, сними у пани семь золотых перстней с драгоценными камнями и подай сюда».
123
Записано, как указал Афанасьев, в одной из западных губерний.
AT —. Легендарный сюжет о том, как мертвецы преследовали грабителя и, поставив гроб на гроб, взбирались на церковные хоры, получил международное распространение. Афанасьев в Примечаниях (кн. IV, 1873, с. 490) привел подобный украинский рассказ из «Записок о Южной Руси» П. Кулиша (т. II, СПб., 1857, с. 42—44) и подобные же русские рассказы. Белорусские рассказы записаны и опубликованы М. Федеровским (Federowski, I, N 185, 202; II, N 183, 205). Встречается сюжет о лестнице из гробов в польском материале («Wisla», III, 1889, с. 730), а также в английском, немецком, датском, греческом, албанском, сербском, болгарском (см.: Веселовский А. Н. История эпоса. СПб., 1886, ч. 1, вып. 2, с. 119—120), армянском (см.: Сборник материалов для описания местности и племен Кавказа. Тифлис, 1898, вып. XXIV, отд. 2, с. 102—104). Отмечалась (например, в комментарии М. К. Азадовского к III т. сказок Афанасьева изд. 1940 г. I, с. 435) связь сюжета с песней «Эдды» о Жельчи и Смурне и средневековой христианской нравоучительной литературой. К легендарному сюжету о нападении мертвецов в церкви на грабителя относится стихотворение Гете «Totentanz» («Танец мертвецов»).
Учитель открыл гробовую крышку и стал снимать с рук покойницы золотые перстни; шесть легко снял, а седьмого не может: пани сжала палец и не дает кольца. Сказал он про то разбойникам; они кинули ему нож и приказывают: «Отруби-ка ей палец!» Учитель поднял нож и как только отрубил палец — в ту ж минуту покойница словно от сна пробудилась, закричала громким голосом: «Сестрицы и братцы! Вставайте на помощь скорей; не знала я покоя при жизни, не дают мне его и по смерти!» На ее голос растворились гробницы, и начали выходить мертвецы.
Разбойники услыхали шум и разбежались в разные стороны, а учитель с испугу бросился из подвала на лестницу, вбежал в церковь,
Упырь
№363 [124]
В некотором царстве, в некотором государстве был-жил старик со старухою; у них была дочь Маруся. В их деревне был обычай справлять праздник Андрея Первозванного: соберутся девки в одну избу, напекут пампушек и гуляют целую неделю, а то и больше. Вот дождались этого праздника, собрались девки, напекли-наварили, что надо; вечером пришли парубки с сопелкою, принесли вина, и началась пляска, гульба — дым коромыслом! Все девки хорошо пляшут, а Маруся лучше всех. Немного погодя входит в избу такой молодец — что на поди! Кровь с молоком! Одет богато, чисто. «Здравствуйте, — говорит, — красные девицы!» — «Здравствуй, добрый молодец!» — «Гулянье вам!» — «Милости просим гулять к нам!» Сейчас вынул он кошель полон золота, послал за вином, за орехами, пряниками — разом все готово; начал угощать и девок и ребят, всех оделил. А пошел плясать — любо-дорого посмотреть! Больше всех полюбилась ему Маруся; так к ней и пристает.
124
Место записи неизвестно.
AT 363 (Жених-упырь) + 407 (Девушка-цветок). Первый сюжет учтен в AT в финском (54 текста), финско-шведском, эстонском, ливском, норвежском, датском, ирландском, испанском, итальянском, чешском, сербохорватском, польском, русском и турецком материале, но встречается и в латышском (Арайс-Медне, с. 59), украинском, белорусском. Русских вариантов — 2, украинских — 2, белорусских — 2. В некоторых вариантах, более подробных, жених-упырь, или муж-упырь пожирает трупы в трех церквах, является к невесте в облике ее отца, матери. Этот сюжет, напоминающий сказку о Сиди Нумане и его жене-колдунье из «Тысячи и одной ночи» (AT 449), обрабатывался датским писателем и фольклористом С. Х. Грундтвигом (См.: Lunding A. The System of Tales in the Folklore Collection of Copenhagen, N 85). Контаминация сюжетных типов 363 и 407, 365 (Жених-мертвец) и 407 встречается в сборниках восточно- и западнославянских сказок неоднократно и особенно характерна для репертуара карпатской и закарпатской Украины, а также словацкого Закарпатья. Ю. Поливка высказал предложение о том, что слияние сюжетов о женихе-мертвеце (упыре) и девушке-цветке произошло на карпатской культурной почве. В AT сюжетный тип 407 учтен в балтском, германском, балканском, славянском, а также индийском, китайском материале. Русских вариантов — 2, украинских — 6 (записаны в Закарпатье), белорусских — 2. Тема упыря, как отметил в комментариях к III т. сказок Афанасьева изд. 1940 г. (с. 436) М. К. Азадовский, часто разрабатывалась на фольклорной основе в мировой романтической поэзии начала XIX в. Особенно характерны в этом отношении произведения П. Мериме, Ш. Нодье, а также поэма «Дзяды» А. Мицкевича (фольклоризму поэмы Мицкевича посвящено исследование Ю. Кшижановского «Ludowos'c w «Dziadow» Czes'ci III»: Krzyzanowski. Par., s. 350—368).
Наступило время по домам расходиться. Говорит этот молодец: «Маруся! Поди, проводи меня». Она вышла провожать его; он и говорит: «Маруся, сердце! Хочешь ли, я тебя замуж возьму?» — «Коли бы взял, я бы с радостью пошла. Да ты отколя?» — «А вот из такого-то места, живу у купца за приказчика». Тут они попрощались и пошли всякий своей дорогою. Воротилась Маруся домой, мать ее спрашивает: «Хорошо ли погуляла, дочка?» — «Хорошо, матушка! Да еще скажу тебе радость: был там со стороны добрый молодец, собой красавец, и денег много; обещал взять меня замуж». — «Слушай, Маруся: как пойдешь завтра к девкам, возьми с собой клубок ниток; станешь провожать его, в те поры накинь ему петельку на пуговицу и распускай потихоньку клубок, а после по этой нитке и сведаешь, где он живет».
На другой день пошла Маруся на вечерницу и захватила с собой клубок ниток. Опять пришел добрый молодец: «Здравствуй, Маруся!» —
«Здравствуй!» Начались игры, пляски; он пуще прежнего льнет к Марусе, ни на шаг не отходит. Уж время и домой идти. «Маруся, — говорит гость, — проводи меня». Она вышла на улицу, стала с ним прощаться и тихонько накинула петельку на пуговицу; пошел он своею дорогою, а она стоит да клубок распускает; весь распустила и побежала узнавать, где живет ее названый жених? Сначала нитка по дороге шла, после потянулась через заборы, через канавы и вывела Марусю прямо к церкви, к главным дверям. Маруся попробовала — двери заперты; пошла кругом церкви, отыскала лестницу, подставила к окну и полезла посмотреть, что там деется? Влезла, глянула — а названый жених стоит у гроба да упокойника ест; в церкви тогда ночевало мертвое тело. Хотела было потихоньку, соскочить с лестницы, да с испугу не остереглась и стукнула; бежит домой — себя не помнит, все ей погоня чудится; еле жива прибежала!