Наш человек на небе
Шрифт:
Не отводя умного взгляда от разгорячённого Колиного лица, Берия снял телефонную трубку:
– Всеволод. Зайди. Да.
Коля воспользовался паузой, чтобы глотнуть чаю. Уверенное, неизменно доброжелательное внимание Лаврентия Палыча успокаивало. Берия кивнул: продолжайте, мол, товарищ Половинкин.
– Да, — сказал Половинкин. — И для самых-самых неумных объектов разработки там при вербовке такие правила: «проявляйте к человеку живой интерес», «улыбайтесь», «почаще называйте собеседника по имени»...
– С улыбкой, я так понимаю, у лорда Вейдера определённые сложности, — заметил Берия,
– Ответ отрицательный... то есть никак нет, товарищ Берия. Зато вот «лордом» всё время называл. «Лорд Половинкин» то, «лорд Половинкин» сё...
– Noi siamo zingarelle, — пробормотал Берия, отстукивая карандашом незнакомый Коле ритм, — мы пришли издалека... Нет. Это может быть объяснено всего лишь различием наших культур. Не следует забывать, что в сравнении с нами цивилизация союзников находится на несоизмеримо низшей ступени общественного развития.
– Других-то лордами не называет.
– Уважает, видимо. Персонально.
– А с чего вдруг? Нет, я, конечно, герой — но ведь как и все. Берия хмыкнул:
– Уникальный случай, товарищ Половинкин. От скромности Вы не помрёте — но и от нескромности тоже.
– Мне всё равно, от чего помирать, — с достоинством ответил Коля, — лишь бы за Родину и не напрасно.
Зашёл Меркулов; начала разговора он не слышал, но из вежливости посмеялся вместе с Берией и Половинкиным.
Коля рассказывал. Наркомы слушали, переглядывались, пили чай.
– И ведь снова прав оказался, — сказал наконец Меркулов, делая такое интеллигентное движение затылком, что Половинкин сразу понял: «снова прав» оказался товарищ Сталин.
«Неужели?..», подумал Коля, «неужели Иосиф Виссарионович тоже считает, что я подхожу для вербовки?..»
– Да нет, конечно, — раздражённо сказал Берия, — нечего на себя напраслину выдумывать... «герой».
– Возводить, — тихонько поправил Всеволод Николаевич, который русский язык знал несколько лучше и, по слухам, в молодости даже занимался литературой. Впрочем, любой нормальный человек в молодости увлекается писательством; просто большинство с возрастом умнеет.
– Выбрал самого молодого, — кивнул Лаврентий Палыч.
– Помнится, Старкиллер в своё время настаивал, чтобы мы Половинкина в качестве военного представителя им направили?
- В точку бьют?
– Если и так, работа топорная, тут юноша прав.
– Сентябрь вспомни.
– В сентябре у них ещё не было.
– Это только то, что нам известно.
Меркулов на мгновение задумался.
– Нет, — сказал он уверенно, — ещё нам известно, например, что...
– Ц-ц-ц, — ласково сказал Берия.
– Тоже верно, — тут же согласился Меркулов и замолчал. Коля почти совсем расслабился: шла обычная работа в обычной рабочей атмосфере. Зубры агентурной, контрагентурной и всякой прочей хитрой работы вели нормальный, понятный, деловой разговор. Без пафоса, безо всяких там глупых махинаций.
Не то что Вейдер: «тебя не ценят», «Владыка Сталин до сих пор не назначил тебя министром»... или «магистром»? короче, «спой, светик, не стыдись». Тут только два варианта: либо вербуемый полный дурак — либо вербовщик. Признать дураком Вейдера Коле не позволяли соображения дипломатического характера, а себя — чувство собственного
– А почему, собственно, нет? — сказал Меркулов. — От товарища Половинкина не убудет, а механизм возможных манипуляций мы вскроем.
– Я манипуляции презираю, — дёрнул плечом Лаврентий Палыч. — Если человек не просто поддаётся, но и нуждается в том, чтобы им манипулировали... да не важно, для чего! хотя бы и для работы, хотя бы для его же собственной пользы. Считаю, такого человека проще силой принудить.
– Сила вообще большое влияние имеет, — согласился Меркулов. — Но не всегда работает. Вот подумай: допустим, Вейдер всю жизнь привык силой принуждать — а поди-ка Половинкина принудь. Настоящего Советского человека вообще силой не согнуть. Только подлостью да обманом. Может, Вейдер потому и пытается манипулировать... а навыка-то и нет.
– Он второе лицо в своей империи. Если не врёт. Как у такой шишки может не быть «навыка»?
– Однако же товарищ Половинкин его влёт расколол. Факты — вещь упрямая.
– Ну как расколол, — осторожно сказал Коля, крепко польщённый разговором. — Не то чтоб расколол, а просто я не бездействовал, я сразу...
– А хотите именно что расколоть, товарищ Половинкин? — мягко перебил Всеволод Николаевич. — Мы, безусловно, пока не можем ничего утверждать наверное, однако, если лорд Вейдер действительно затеял некую недружественную игру, то в её фокусе теперь оказались именно Вы. Верно я понимаю, Лаврентий Павлович?
- Верно, — сказал Берия, отвлекаясь на зажужжавший телефон. Меркулов аккуратно выбрал из глиняной кружки-пенала наиболее остро заточенный карандаш. Придвинул к себе лист бумаги; критически осмотрел его, — лист оказался новый, чистый, — отложил, выбрал из пачки черновиков другой. Перевернул тыльной стороной. Быстрыми, очень точными движениями отмахнул строчку сверху, разбил лист на три колонки: «Цели», «Средства»... Дальше Коля не видел. Он смотрел на Берию.
Лаврентий Палыч прижимал к уху трубку — и бледнел на глазах. Меркулов увлечённо размахивал карандашом. Берия бледнел. Иголочки ходуном ходили.
– Таким образом, мы получаем простую схему... — сказал Меркулов, отрываясь наконец от своих чертежей. — Что случилось, Лавр... товарищ Берия?
– Расколол, — медленно сказал Берия, вешая трубку. — Вот уж расколол, так расколол.
– Раскол в рядах союзников нас уже не спасёт, — с ледяным, отстранённым спокойствием сказал Каммхубер. — Следует признать: эту войну мы проиграли России 22 июня, когда первый наш солдат переступил границу. В такие моменты фон Белова всегда охватывало какое-то оцепенение. Нет, трусом он не был — всё-таки аристократ, боевой лётчик! Ну, почти боевой. Да и ариец, в конце-то концов. Однако всякий раз, когда Каммхубер принимался своим безличным тоном подводить итог очередной беседе... Виделось в этом что-то страшное, хтоническое — словно из круглых добрых черт лица старины Йозефа проглядывало некое изначальное зло. Нет - нет, оно не угрожало, не ярилось, даже не было направлено против собеседника. Оно просто было.