Наша светлость
Шрифт:
– Найти.
Приказ будет выполнен. И Нишхат первым побежит искать, потому что только так сам выживет. Но Урфин подозревал, что Тарк уже мертв.
Жаль, что убивать дважды нельзя.
Глава 27. Дни грозы
Однажды в студеную зимнюю пору...
...начало недоброй сказки.
Наша Светлость дремали, устроившись под теплым боком мужа. Я слышала,
Он не спал, думая о чем-то своем, на сей раз далеком и безболезненном.
– Спишь?
– Неа, - я почти не соврала и перевернулась на бок. Плечо Кайя в чем-то удобней подушки. И обнять Нашу Светлость не только можно, но и нужно.
– Иза, я тебя никогда не спрашивал, но... тебе не хочется вернуться домой?
Так, а это что за новость?
Наша Светлость категорически против депортации!
– Отослать хочешь?
– Даже если бы это было возможно, боюсь, я бы тебя не отпустил.
Я бы себя сама не отпустила, но все равно приятно слышать.
– Тогда почему спрашиваешь?
– Там твой дом.
Был когда-то давно. Наверное, еще когда мама жила. А потом все вдруг рассыпалось, и мир выскользнул из рук. Он отвернулся от меня или я была первой? Какая, впрочем, разница.
– Мой дом здесь, - и Наша Светлость не имеют в виду конкретные покои конкретного Замка. Скорее уж мир - это не столько место, сколько люди. Самый важный человек сейчас рядом. Притаился, вслушивается в мои эмоции. Мазохист несчастный.
– Расскажи о своем мире, пожалуйста.
...зачем?
Мне не жаль, но этот внезапный интерес выглядит подозрительным.
...просто так. Я никогда не спрашивал Урфина о том, где он был и что видел. Иногда он рассказывал сам. Мне было интересно. И еще завидно. Я никогда не выйду не то, что за пределы мира, но даже за границы Протектората. С одной стороны необходимости нет. С другой...
Он чувствует себя запертым.
...да. Я читал о других странах. Обычаях. Мне всегда было интересно, сколько в написанном правды. Да и в слова нельзя вместить все.
...а я могу показать?
...если хочешь.
Хочу. Но не уверена, получится ли. И я сама, кажется, не знаю, каков мой прошлый мир. Разный.
Закрываю глаза, пытаясь вспомнить. Память - старый сундук, в котором хранится всякий хлам, и мне не думалось, что он будет кому-то интересен.
Вот автострада вечером. Я в автобусе. Смотрю в окно, прижимаясь лбом к стеклу. Грязная занавеска гладит щеку. Цепочка огней. Машины. Запах бензина и разогретого колесами асфальта проникает
Вот улица. И фонарь, который в кои-то веки горит, освещает стоянку. Машин много, и некоторые вползают на газон. Песочница, лишенная песка.
Вот город, почему-то серый, несмотря на обилие рекламных плакатов. Желтые прямоугольники витрин. И снова люди... девушка в кожаном плащике, полы которого разлетаются. Под плащиком ажурное платье, которое на ком-то другом выглядело бы вульгарным, но девушка молода и красива. Удачлива, в отличие от меня.
Женщина с сумками... подростки... мужчина внушительных габаритов и букет роз.
О чем я думала?
Наверное, ни о чем.
Вот старый корпус университета. Подвал. Аудитория освещена наполовину. Доска стара, и цвет ее неопределим, белые меловые буквы почти не видны, но Матроновна упрямо выводит слова. Округлый учительский почерк. Старая трикотажная юбка. И строгий пиджак длиной до середины бедра. Ее фигура квадратных очертаний, что диссонирует с почерком и мешает мне слушать.
Вот конюшни и лошадь. Рыжий песок манежа. И рыжий жеребчик на корде, из новеньких... мама что-то говорит, но я далеко и не слышу слов.
Солнце. Жарко. И тянет сбежать на реку.
Маму это расстроит. Ее взгляд то и дело останавливается на мне: нельзя выпадать из поля зрения. Но мне тринадцать и я уже взрослая. Хочу свободы.
Четырнадцать. Прыщи. Гормоны. Первая любовь, которая безответная... но про любовь, наверное, не стоит. Пусть это было давно. Тем более что маме он не нравился...
...а я понравился бы?
...да.
...ты очень ее любила.
...конечно. Это же мама. Любила и... и в последний год ее жизни мы много ссорились. Я все пыталась понять, почему она не хочет бороться. Почему позволяет марать свое имя. И прячется ото всех, как будто и вправду виновата. Я требовала, чтобы она начала воевать. А она умерла. И это тоже меня разозлило. Как она могла вот так? Взяла и ушла. Бросила.
Никогда и никому не говорила этого.
Да и кому было сказать? Машке? Или соседкам, которые все еще шептались, гадая, была ли моя мать виновата. А я сражалась с одиночеством, оглушающим, бескрайним, как Вселенная, загоняя его на окраину души. И загнала, но не победила.
Там одиночество вернулось. А здесь у меня есть Кайя.
...теперь я понимаю, что у нее просто не осталось сил бороться. И чувствую себя виноватой.