Нашествие хазар (в 2х книгах)
Шрифт:
«Так я и послушал тебя, - садясь на пожухлую осеннюю траву и отпуская коня пощипать, что найдётся, сказал про себя Дубыня.
– Что случится - выручу, а не то разберу дом тиуна по кирпичику…»
Ну, положим, разобрать дом тиуна по кирпичику Дубыне одному, хоть он и силач, будет трудно, а в том, что он всё сделает для друга, чтобы вырвать его на свободу, сомневаться нет оснований.
Чернобородый, прищурившись, посмотрел вдаль, за реку, подумал: как понеслась после встречи с Доброславом его жизнь вскачь,
Вернулся Клуд, смурной, недовольный, махнул рукой, сказал:
– Садись, брат, на коня, поехали… Нету Аристеи. Уехала.
– Куда?
– Аристарх сказал, что в Херсонес, к митрополиту. По делам. Он, оказывается, крестил её. И сынишку тоже.
– Аристарх… Это не тот ли, которого я хотел оглоблей угостить?
– спросил Дубыня.
– Кажется, тот…
– А Фоку видел? Того, сволочного… Помнишь, у кумирни Белбога?
– Как не помнить… Сопровождает хозяйку. А хозяин-тиун доставил Аристею в Херсонес и вернулся. Уехал со своими обормотами осеннюю дань с поселян взимать…
– Мы только что видели, Доброслав, как они эту дань взимают…
– Ладно, поехали… Бук!
– позвал Доброслав пса.
– Не проголодался ещё?
Бук посмотрел на хозяина умными глазами, сел на задние лапы и сглотнул слюну.
– Проголодался, значит… Сейчас отъедем от селения и поедим.
– Я бы тоже не прочь ухватить зубами кусок поросятины, Клуд.
Всхрапнули лошади, омуток на реке остался позади, и цветы луговые тоже… Сейчас они голыми стебельками стояли сиротливо, а весной кучно цвели и почему-то пахли мёдом…
«Доброслав, просила же тебя Настя полюбить её, а ты, дурачок, лишь удивился её словам… Думал, что полонила Мерцана, ай нет!…» И взыграла душа у молодого удальца: «Боги, что я печалуюсь?! Мы же едем в город, где сейчас она - одна с сыном… Постой-постой, так она - жена ти-и-у-на… А ты губы развесил. Ну и что?! Просила же любить… А может, это всего-навсего прихоть богатой бездельницы?…»
Ехали тихо, Доброслав думу-думал, потом выскочили на пригорок, поросший кизилом, и тут разложили свою нехитрую снедь.
После насыщения желудка хотел себе волю дать Доброслав и рассказать о своих чувствах, которые как ручейки весенние журчали, журчали, пробиваясь сквозь снег, и вот, блестя на солнце, зазвенели споро и побежали сливаться, но, глядя на беззаботно играющего с Буком Дубыню, не то чтобы раздумал, а со страхом вдруг вообразил: как мог это сделать?… Нет, он даже и матери с отцом, когда душа его встретит их в воздушной синеве, в раскатах грома и сиянии молний, ничего не скажет о своей любви к замужней жене, и к тому же христианке…
В густых зарослях кизила заночевали, а на рассвете, с пробуждением первых птах, когда Ярило ещё прятал под землёй свои золотоносные руки,
– А может, заедем? Ещё раз навестишь свой дом. Потом вряд ли тебе придётся когда-нибудь здесь быть…
– Нет, не надо, Доброслав. Смиренно живут они, пусть и живут. А младшенькую сестричку увижу - сам помешаюсь. Вспоминаю её судьбу, и сердце разрывается, Клуд… Кровью исходит!
– Успокойся, брат… Вдарим галопом!
Вдарили. Встречный студёный ветер очень кстати пришёлся обоим: одному во утоление любовных страстей, другому душевных страданий.
Вознесясь на каменную кручу, с которой хорошо просматривался Херсонес, увидели дым, валивший из того места, где находились стекольные мастерские. Серый, густой, он переходил в аспидный, и ветер относил его к морю, к Песчаной бухте, в ту сторону, где стояли базилики; и сейчас колонны их, всегда ослепительно белые, как первый выпавший в горах снег, были окутаны этим дымом.
– Что это?
– тревожно спросил Дубыня.
– Не видишь, горит…
– Смотри, вон и ещё.
– Чернобородый показал туда, где располагался рынок со множеством купеческих лавок и с термами для заезжего люда.
– Поехали, скоро всё узнаем.
– Клуд тронул коня.
Во входную калитку возле башни Зенона их не пропустили, хотя стражники знали Доброслава не только в лицо, но и по имени.
– Пускать в город сегодня не велено, - повторял их начальник, вислоусый, широкоскулый, и в железном панцире, а не в кожаном, как обычно.
Попробовали подкупить, не вышло.
– Приезжай завтра, Клуд, пропущу… Сегодня - не велено, у меня пройдёшь, на выходе из ворот на главную улицу не пустят.
– Скажи тогда, Хрисанф, отчего пожары в городе, что случилось?
– Чернь громит лавки агарян, а самих их избивает и вешает… Вся наша гарнизонная служба там, брошена на усмирение.
– Чем же они так, бедные агаряне, провинились?… - допытывался Доброслав, рискуя схлопотать по шее плашмя акинаком.
Но начальник стражников, получив серебряный милиариссий, оставался терпеливым.
– Ишь, пожалел… - грубо сказал он.
– Почему же бедные? Они-то как раз богатые, потому что с нашего брата за свои товары дерут втридорога.
Явно говорил с чужих слов. При этом начальник выразительно посмотрел на тоболы, что были приторочены к сёдлам.
– Хрисанф, брось важничать, - напрямую заговорил с ним Клуд, - отойдём в сторонку, сядем вон в тех кустиках, пообедаем, мёд выпьем; мы с дороги - проголодались, да и ты, наверное, не откажешься…
– Нельзя, служба…
– Ты же начальник, Хрисанф, служба - она всё больше для простых велитов. А потом, что за служба - стоять у запертых дверей?…