Наши за границей

Лейкин Николай Александрович

— Oui, oui, madame, le troisi`eme… Encore un peu plus haut.

— Еще выше? Фу, ты пропасть! Да она насъ на каланчу ведетъ. Вдь это ужъ пятый!.. Глаша. — Сянкъ, мадамъ, сянкъ… — старалась пояснить старушк Глафира Семеновна.

— Mais, non, madame, c'est le troisi`eme….- стояла на своемъ старуха и ввела въ корридоръ. — Фу, чортъ! Да неужто мы этажей считать не умемъ?! Пятый… Скажи ей, Глаша, что пятый.

— Да вдь что-жъ говорить-то? Увряетъ, что третій.

Старушка распахнула дверь изъ корридора въ комнату и сказала:

— Voilа, monsieur…

Николай

Ивановичъ заглянулъ и воскликнулъ:

— Да вдь это клтушка! Тутъ и одному-то не помститься. И наконецъ, всего одна кровать. Намъ нужно дв кровати.

— Де ли… де… — пояснила старушк Глафира Семеновна.

— Oui, madame… Je vous mettrai…

— Говоритъ, что поставитъ вторую кровать.

Супруги обозрвали комнату. Старая, стариннаго фасона, краснаго дерева кровать подъ драпировкой, какой-то диванчикъ, три стула, круглый столъ и шкафъ съ зеркаломъ — вотъ все убранство комнаты. Два большія окна были на половину загорожены чугунной ршеткой и въ нихъ виднлись на противоположной сторон узенькой улицы другія такія-же окна, на ршетк одного изъ которыхъ висло для просушки дтское одяло, а у другого окна стояла растрепанная женщина и отряхала, ударяя о перила ршетки, подолъ какого-то платья, держа корсажъ платья у себя на плеч.

— Ну, Парижъ..- сказалъ Николай Ивановичъ. — Не стоило въ Парижъ хать, чтобы въ такомъ хлву помщаться.

— А все-таки нужно взять эту комнату, потому надо-же гд-нибудь помститься. Не здить-же намъ по городу до ночи. И такъ ужъ часа два мотались, Богъ знаетъ сколько гостинницъ отъздили, — отвчала Глафира Семеновна и, обратясь къ старух, спросила о цн:- Э ле при? комбьянъ?

— Dix francs, madame… — спокойно отвчала старуха.

— Что такое? Десять франковъ! — Николай Ивановичъ. — Да вдь это разбой! Десять четвертаковъ по сорока копекъ — четыре рубля… Совсмъ разбой!

Хотя восклицаніе было сдлано по-русски, по старуха-француженка поняла его, потому что пожала плечами, развела руками и произнесла въ отвтъ:

— C'est l'exposition, monsieur.

— Она говоритъ, что изъ-за выставки такъ дорого, — пояснила Глафира Семеновна.

— Все равно, разбой… Вдь такія каморки на такой каланч у насъ въ Петербург по полтин въ сутки ходятъ и ужъ много-много, что по семьдесятъ пять копекъ. А то четыре рубля. Да я дамъ четыре рубля, дамъ и пять, но и ты дай мн настоящую комнату.

— Се шеръ, мадамъ, — попробовала сказать Глафира Семеновна, но старуха опять развела руками и опять упомянула про выставку.

— Лучше нтъ? — спрашивалъ Николай Ивановичъ. — Глаша! Спроси.

— Ну заве бонъ шамбръ? Ну вулонъ бонъ шамбръ.

— A pr'esent non, madame, — поначала головой старуха.

— Что тутъ длать? — взглянулъ Николай Ивановичъ на жену.

— Надо брать. Не мотаться-же намъ еще полдня по Парижу!

— Да вдь вышь-то какая! Это на манеръ думской каланчи.

— Потомъ поищемъ что-нибудь получше, а теперь нужно-же гд-нибудь пріютиться.

— Анаемы! Грабители! Русскимъ ура кричатъ и съ нихъ-же семь шкуръ дерутъ!

—

Да вдь за это-то и кричатъ, что семь шкуръ дерутъ.

— Eh bien, madame? — вопросительно взглянула на супруговъ старуха.

— Вуй… Ну пренонъ… Длать нечего… Нотръ багажъ.

Глафира Семеновна стала снимать съ себя ватерпруфъ. Старуха позвонила, чтобы послать за багажемъ. Николай Ивановичъ пошелъ внизъ разсчитываться съ извозчикомъ. По дорог онъ сосчиталъ число ступеней на лстниц. Оказалось восемьдесятъ три.

— Восемьдесятъ три ступени, десять поворотовъ на лстниц, пять площадокъ, — и это они называютъ въ третьемъ этаж! — горячился онъ. — Черти. Право, черти! Комбьянъ? — обратился онъ къ извозчику, вынимая изъ кармана на ладонь горсть серебра.

— Huit francs, monsieur… — произнесъ онъ наконецъ.

— Какъ витъ франкъ? То-есть восемь франковъ? Да, ты, почтенный, никакъ блены обълся. Восемь четвертаковъ по сорокъ копекъ — вдь это три двадцать! — восклицалъ Николай Ивановичъ. — Мосье, — обратился онъ въ старику, стоявшему при ихъ прізд за конторкой и теперь вышедшему на подъздъ. — Витъ франкъ хочетъ… Вдь у васъ такса… Не можетъ-же быть, чтобы это было по такс…

Старикъ заговорилъ что-то съ извозчикомъ, потомъ обратился къ Николаю Ивановичу на французскомъ язык, что-то очертилъ ему пальцемъ на своей ладони, но Николай Ивановичъ ничего не понялъ, плюнулъ, досталъ дв пятифранковыя монеты и, подавая ихъ извозчику, сказалъ по-русски:

— Трехъ рублей ни за что не дамъ, хоть ты разорвись. Вотъ теб два цлковыхъ и проваливай… Алле… Вонъ… Алле… — махалъ онъ рукою, отгоняя извозчика.

Извозчикъ просилъ всего только восемь франковъ и, получивъ десять и видя, что его гонятъ прочь, не желая взять сдачи, просто недоумвалъ. Наконецъ онъ улыбнулся, наскоро снялъ шляпу, сказалъ: «merci, monsieur» — и, стегнувъ лошадь, отъхалъ отъ подъзда. Старикъ дивился щедрости путешественника, пожималъ плечами и бормоталъ по-французски:

— О, русскіе! Я знаю этихъ русскихъ! Они любятъ горячиться, но это самый щедрый народъ!

Николай Ивановичъ, принимая пяти франковыя монеты за серебряные рубли и въ простот душевной думая, что онъ выторговалъ у извозчика рубль двадцать копекъ, поднимался въ свою комнату наверхъ, слдуя за прислугой, несшей его багажъ, уже въ нсколько успокоившемся состояніи и говорилъ самъ съ собой:

— Два рубля… И два-то рубля ужасти какъ дорого за такую зду. Вдь въ сущности все по одному и тому-же мсту путались, а большихъ концовъ не длали.

Глафиру Семеновну онъ засталъ заказывающею кофе. Передъ ней стоялъ въ рваномъ пиджак, въ войлочныхъ туфляхъ и въ четырехъугольномъ колпак изъ блой писчей бумаги какой-то молодой малый съ эспаньолкой на глупомъ лиц и говорилъ:

— Madame veut caf'e au lait… Oui, oui…

— Я кофэ заказываю, — сказала Глафира Семеновна мужу. — Надо-же чего-нибудь выпить.

— Да, да… Кофей отлично… — отвчалъ Николай Ивановичъ. — Ты, братъ, и масла приволоки, и булокъ, — обратился онъ къ слуг. — Глаша! переведи ему.