Наши за границей
Шрифт:
— Какая Анжелика? Какой такой Гастонъ? — спросилъ Николай Ивановичъ.
— Ты не знаешь… Это въ роман… Но я-то очень хорошо помню. Такъ, такъ… Еще угольщикъ Жакъ Видаль устроилъ ему посл этого засаду на лстниц. Ну, вотъ извозчикъ! Кричи! Кричи!
— Коше! Коше!..
Извозчикъ, котораго кричали, отрицательно покачалъ головой и похалъ дале.
— Что за чортъ! Не везутъ! Вдь эдакъ, пожалуй, пхтурой придется идти, — сказалъ Николай Ивановичъ.
— Пшкомъ невозможно. Давеча француженка сказала, что выставка очень далеко, — отвчала Глафира Семеновна. — Вотъ еще извозчикъ на углу стоитъ. Коше! —
Извозчикъ сдлалъ пригласительный жестъ, указывая на коляску.
— Не садись такъ, не садись безъ ряды… — остановилъ Николай Ивановичъ жену, влзавшую уже было въ экипажъ. — Надо поторговаться. А то опять чортъ знаетъ, сколько сдерутъ. Коше! Комбіенъ алекспозиціонъ? — спросилъ онъ.
Извозчикъ улыбнулся, ползъ въ жилетный карманъ, вынулъ оттуда печатный листъ и протянулъ его Николаю Ивановичу, прибавивъ, кивая на экипажъ:
— Prenez place seulement.
— Что ты мн бумагу-то суешь! Ты мн скажи: комбьенъ алекспозиціонъ?
— Vous verrez l`a, monsieur, c'est 'ecrit.
— Глаша! Что онъ говоритъ?
— Онъ говоритъ, что на лист написано, сколько стоитъ до выставки. Садись-же… Должно быть, и листк такса.
— Не желаю я такъ садиться. Отчего-жъ, когда извозчикъ везъ насъ въ гостинницу, то не совалъ никакой таксы? Алекспозиціонъ — онъ франкъ. Четвертакъ…
— Oh, non, monsieur, — отрицательно покачалъ головой извозчикъ и отвернулся.
— Да садись-же, Николай Иванычъ, а то безъ извозчика останемся, — протестовала Глафира Семеновна и вскочила въ экипажъ.
— Глаша! Нельзя-же не торговавшись. Сдерутъ.
— Садись, садись.
Николай Ивановичъ, все еще ворча, помстился тоже въ экипаж. Извозчикъ не халъ. Онъ обернулся къ нимъ и сказалъ:
— Un franc et cinquante centimes et encore pour boire…
— Алле, алле… — махнула ему Глафира Семеновна. — Франкъ и пятьдесятъ сантимовъ проситъ и чтобъ ему на чай дать, — объяснила она мужу. — Алле, алле, коше… Алекспозиціонъ.
— Quelle porte, madame [9] ? — спрашивалъ извозчикъ, все еще не трогаясь.
9
Къ которому входу?
— Вотъ ужъ теперь ршительно ничего не понимаю. Алле, алле! Алекспозиціонъ. Пуръ буаръ — вуй… Алле.
Извозчикъ улыбнулся, слегка тронулъ лошадь бичомъ и экипажъ поплелся.
XXVII
Черезъ пять минутъ извозчикъ обернулся къ сидвшимъ въ экипаж супругамъ и сказалъ:
— Vous ^etes etrangers, monsieur? N'est ce pas [10] ?
— Глаша! Что онъ говоритъ? — отнесся къ супруг Николай Ивановичъ.
10
Вы иностранцы? Не правда-ли?
— Да кто-жъ его знаетъ! Не понимаю.
— Да вдь это-же уличныя слова, а про уличныя слова ты хвасталась, что знаешь отлично.
— Уличныхъ словъ много. Да наконецъ, можетъ быть, это и не уличныя.
— Etes-vous Russe, monsieur, Anglais, Espagnol.
—
— Рюссъ, братъ, рюссъ, — прибавилъ Николай Ивановичъ. — Да погоняй хорошенько. Что, братъ, словно по клювку дешь. Погоняй. На тэ или, какъ тамъ у васъ, на кофе получить. Мы, рюссъ, любимъ только поторговаться, а когда насъ разуважатъ, за за деньгами не постоимъ.
— Ну, съ какой стати ты все это бормочешь? Вдь онъ все равно по-русски ничего не понимаетъ, — сказала Глафира Семеновна.
— А ты переведи.
— Алле… Алле витъ. Ву дононъ пуръ буаръ. Бьенъ дононъ.
— Oh, `a pr'esent je sais… je connais les Russes. Si vous ^etes les Russes, vous donnez bien pour boire, — отвчалъ извозчикъ. — Alors il faut vous montrer quelque chose de remarquable. Voilа… c'est. l'Op'era [11] ,- указалъ онъ бичомъ на громадное зданіе театра.
11
О, теперь я знаю… Я знаю русскихъ… Если вы русскіе вы дадите хорошо на чай. Тогда нужно показать вамъ что-нибудь замчательное. Вотъ Опера.
— Ахъ, вотъ Опера-то! Николай Иванычъ, это, Опера. Смотри, какой любезный извозчикъ… Мимо чего мы демъ, разсказываетъ, — толкнула мужа Глафира Семеновна и прибавила: — Такъ вотъ она, Опера-то. Здсь, должно быть, недалеко и Кафе Ришъ, въ которомъ графъ Клермонъ познакомился съ Клементиной. Она была танцовщица изъ Оперы.
— Какой графъ? Какая Клементина? — удивленно спросилъ Николай Ивановичъ жену.
— Ты не знаешь. Это я изъ романа… Эта Клементина впослдствіи въ конецъ разорила графа, такъ что у него остался только золотой медальонъ его матери, и этотъ медальонъ…
— Что за вздоръ ты городишь!
— Это я про себя. Не слушай… Да… Какъ пріятно видть т мста, которыя знаешь по книгамъ.
Извозчикъ, очевидно, уже халъ не прямо на выставку, а колесилъ по улицамъ, и все разсказывалъ, указывая бичомъ:
— Notre-Dame… Palais de Justice…
— И Нотръ-Дамъ знаю… — подхватывала Глафира Семеновна. — Про Нотръ-Дамъ я много читала. Смотри, Николай Иванычъ.
— Да что тутъ смотрть! Намъ-бы скорй на выставку… — отвчалъ тотъ.
Извозчикъ выхалъ на бульвары.
— Итальянскій бульваръ… — разсказывалъ онъ по-французски.
— Ахъ, вотъ онъ, Итальянскій-то бульваръ! — восклицала Глафира Семеновна. — Этотъ бульваръ почти въ каждомъ роман встрчаешь. Смотри, Коля, сколько здсь народу! Вс сидятъ за столиками за улиц, пьютъ, дятъ и газеты читаютъ… Какъ-же это полиція-то позволяетъ? Прямо на улиц пьютъ. Батюшки! Да и извозчики газеты читаютъ. Сидятъ на козлахъ и читаютъ. Стало быть, все образованные люди. Николай Иванычъ, какъ ты думаешь?
— Да ужъ само собой, не нашимъ рязанскимъ олухамъ чета! А только, Глаша, ты вотъ что… не зови меня теперь Николаемъ Иванычемъ, а просто мусье Николя… Парижъ… ничего не подлаешь. Въхали въ такой знаменитый французскій городъ, такъ надо и самимъ французиться. Съ волками жить — по-волчьи выть. Все по-французски. Я даже думаю потомъ въ какомъ-нибудь ресторан на французскій манеръ лягушку състь.