Наши за границей

Лейкин Николай Александрович

— Кофей, кофей. Да разв краснаго вина съ водой. Въ мусульманскомъ ресторан буду и держать себя по-мусульмански, — сказалъ Николай ТІвановичъ.

— Ну, пожалуй, зайдемъ.

И супруги направились въ кафе-ресторанъ.

XLV

Кафе-ресторанъ, въ который зашли супруги, былъ въ то-же время и кафе-шантаномъ. Въ глубин комнаты высилась маленькая эстрада съ декораціей, изображающей нсколько финиковыхъ пальмъ въ пустын. У декораціи сидлъ, поджавъ подъ себя ноги, балахонникъ въ блой чалм и дудлъ въ длинную дудку какой-то

заунывный мотивъ. Рядомъ съ нимъ помщался другой балахонникъ и аккомпанировалъ ему на бубн ударяя въ бубенъ то пальцемъ, то кулакомъ, то локтемъ. Вскор изъ-за кулисъ выплыла танцовщица. Она была вся задрапирована въ блыя широкія одежды. Даже подбородокъ и ротъ были завязаны. Изъ одеждъ выглядывала только верхняя часть лица съ черными глазами и такими-же бровями да ступни голыхъ ногъ. Танецъ ея заключался въ томъ, что она маленькими шажками переминалась на одномъ мст и медленно перегибалась корпусомъ то на одинъ бокъ, то на другой, то, откинувъ голову назадъ, выпяливала впередъ животъ. При томъ, по мр наклоненія корпуса, она страшно косила глазами въ ту сторону, въ которую наклонялась, или закатывала ихъ подъ лобъ такъ, что виднлись только одни блки.

— Экъ ее кочевряжитъ! — сказалъ Николай Ивановичъ, усаживаясь съ женой за одинъ изъ столиковъ противъ эстрады.

Къ нимъ подбжалъ чернобородый арабъ въ блой чалм, блой рубах безъ пояса и блыхъ шароварахъ, завязанныхъ около колнокъ голыхъ, смуглыхъ, волосатыхъ ногъ, въ туфляхъ, и поднесъ подносъ, на которомъ стояли два стакана воды и два блюдечка съ вареньемъ.

— Съ угощеніемъ ресторанъ-то, — проговорилъ жен Николай Ивановичъ и, крикнувъ арабу, прибавилъ:- Нтъ, братъ, мерси. Сладкаго не употребляемъ.

— Отчего-же? Ты хотлъ пить. Вотъ и напейся. Вода съ вареньемъ отлично, — перебила его Глафира Семеновна. — Доне, доне… — обратилась она къ арабу и взяла съ подноса два стакана, ложечки и два блюдечка варенья. — Вотъ и пей… — прибавила она мужу.

— Знаешь, Глаши, быть на парижской выставк да зудить холодную воду съ вареньемъ — ой, ой, ой! Не стоило тогда сюда и хать.

Николай Ивановичъ покачалъ головой.

— Такъ чего-же ты хочешь? Самъ-же ты сказалъ, что ничего хмельнаго пить не будешь.

— Да ужъ чего-нибудь арабскаго, что-ли.

— Знаю я твое арабское-то! Коньячищу хочешь.

— Зачмъ коньячищу! Наврное, у нихъ есть и арабское вино. Половой! Есть y васъ венъ арабъ.

Арабъ смотрлъ на него удивленными глазами и не понималъ, что y него спрашиваютъ. Наконецъ, онъ пробормоталъ что-то на непонятномъ нарчіи, мшая къ разговору и французскія слова.

— Не понимаешь! Эхъ! — вздохнулъ Николай Ивановичъ. — Глаша, растолкуй ему.

— Зачмъ буду ему растолковывать про вино, ежели ты мн общался въ мусульманскомъ ресторан и держать себя по мусульмански. Мусульмане вина не пьютъ. Пей воду съ вареньемъ.

Николай Ивановичъ лизнулъ варенья и сдлалъ глотокъ воды. Арабъ на минуту исчезъ и вновь подходилъ съ двумя тарелочками, на которыхъ лежали засахаренные плоды. Подавъ это на поднос, онъ опять поклонился супругамъ.

— Да что это, онъ все сласти да сласти! — воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Дай хоть кофе, мосье половой, что-ли… Кофе! понимаешь?

— Уй, уй… Кафе

апре… — закивалъ головой арабъ.

Глафира Семеновна взяла и блюдечки съ засахаренными плодами.

— Ты-бы спросила хоть, по чемъ. Вдь слупятъ потомъ, — замтилъ мужъ и задалъ арабу вопросъ: — Комбьянъ?

— Энъ франкъ.

Арабъ показалъ одинъ палецъ въ поясненіе, исчезъ и появился въ третій разъ, поднося на блюдцахъ по свжей груш, и опять поклонился.

— Зачмъ? Мы не требовали грушъ. Ты кофе-то намъ подавай. Кафе нуаръ. Несе вонъ, несе обратно и принесе кафе… — махалъ руками Николай Ивановичъ.

— Ту… ту… Пуръ ту энъ франкъ… — старался объяснить арабъ, показывая и на стаканы, и блюдца съ остатками варенья, и на расахаренные плоды, и на груши.

— За все угощеніе франкъ. шь, — сказала мужу Глафира Семеновна.

— Стану я всякую сладкую дрянь сть! Это бабья да.

Николай Ивановичъ отвернулся.

Арабъ подходилъ въ четвертый разъ съ подносомъ и опять кланялся. На поднос на этотъ разъ стояли дв чашки чернаго кофе.

— Ну, наконецъ-то! — И Николай Ивановичъ придвинулъ къ себ чашку, попробовалъ ложечкой и сказалъ:- Да онъ гущу кофейную подалъ. На смхъ, что-ли! Смотри, одна гуща вмсто кофею.

— Да ужъ, должно быть, такъ надо по-арабски, — замтила Глафира Семеновна. — Пей…

— Не могу я пить такую дрянь. Это переварки кофейные какіе-то! Въ арабскомъ ресторан, да вдругъ пить переварки! Половой! Гарсонъ! Или арабъ! Какъ тебя? Поди сюда! Вене зиси…

Арабъ подходилъ опятъ съ стекляннымъ кальяномъ ужъ на этотъ разъ и снова съ поклономъ, бережно поставилъ его у ногъ Николая Ивановича, протягивая ему въ руки гибкую трубку.

— Ну, ты пропасть! Трубку принесъ… Кальянъ турецкій принесъ и заставляетъ курить, — улыбнулся Николай Ивановичъ, взявъ въ руки трубку кальяна.

— Кури, кури. Вдь папиросы-же куришь, — ободряла Глафира Семеновна.

Николай Ивановичъ затянулся изъ кальяна, выпустилъ дымъ и проговорилъ:

— Совсмъ я теперь на манеръ того турка, что у насъ въ Петербург въ табачныхъ лавочкахъ рисуютъ. Только стоитъ ноги подъ себя поджать.

— Да вонъ на диван у стны куритъ одинъ въ красной феск, поджавъ подъ себя ноги. Видишь, одтъ такъ же, какъ и ты, въ пиджак, и только феска красная. Пересаживайся на диванъ и поджимай подъ себя ноги.

— Выдумай еще что-нибудь. Арабъ! Мосье арабъ! Коньякъ есть? Ву заве коньякъ? — быстро спросилъ араба Николай Ивановичъ.

— Послушай! Я не дамъ теб пить коньякъ! — возвысила голосъ Глафира Семеновна.

— Только рюмочку, Глаша, маленькую рюмочку. Коньякъ ву заве?

— Коньякъ? Уй, уй… — закивалъ головой арабъ.

— Такъ апорте элъ веръ… Только одну рюмку, Глаша. Я вотъ въ эту воду вылью и выпью. Пить хочется, а голой воды не могу пить.

— Свинья! Своего слова не держишь.

Арабъ принесъ графинчикъ коньяку и рюмку. Николай Ивановичъ, однако, рюмкой не сталъ отмривать коньякъ, а бухнулъ въ стаканъ съ водой прямо изъ графинчика, взглянулъ на жену, улыбнулся и пробормоталъ:

— Ахъ, ошибся! А все оттого, что подъ руку говоришь.

Воду съ коньякомъ онъ выпилъ залпомъ и сталъ разсчитываться съ арабомъ. За все взяли три франка.